Он скрывается за дверью, а Лера поднимает на меня жалобный взгляд.
– Он что, собирается… принимать роды? – шепчет она, даже сейчас краснея от смущения.
Я в растерянности. Знания, почерпнутые из книг, кажутся мне совершенно ничтожными перед лицом реальности.
– Семен Васильевич может помочь… – слабо спорю я.
– Он мужчина!.. – скулит Лера, настаивая на своем.
– Милочка, считай, что сейчас я фея–крестная, которая может помочь твоему ребенку выбраться наружу, – усмехается наш неожиданный помощник, расслышав последнюю фразу моей жены.
Лера хочет ответить ему, но заходится в новом крике. Я покрепче прижимаю жену к себе, утыкаясь подбородком в ее шею сзади.
– Семен Васильевич, она боится… – начинаю я, еще даже для себя самого не решив, в чем именно собираюсь признаться: в страхе Леры перед мужчинами или…
– Все боятся в первый раз, – добродушный смех водителя, будто снимает напряжение, повисшее в спальне.
Он выгибает шею, стараясь заглянуть в лицо Леры.
– Девочка, ну, так что: ты разрешишь мне помочь твоему ребенку?
Лера прерывисто дышит, видно, что сомневается, но очередная порция схваток и боли перевешивает чашу весов.
– Он, кажется, уже близко…. – выдыхает она, морща лицо.
Семен Васильевич принимает командование на себя.
– Так, Антон, садись на кровать, Лера – ты ближе к краю. Ворочайся, как хочешь, просто доверься своему телу, поняла?
Лера отрывисто кивает, не переставая морщиться.
– Антон, твоя задача отвлекать ее – хоть анекдоты трави, но чем меньше она себя накрутит, тем лучше, ясно?
Я киваю, стараясь не поддаваться мелькнувшему трусливому желанию сбежать.
Следующие несколько часов превращаются в череду криков, стонов и оглушающих ударов моего сердца о грудную клетку. В минуты затишья Семен Васильевич спроваживает меня принести таз с водой, несколько полотенец и моток толстых ниток.
Лера взмокла, а ее лицо приобрело не проходящий красный оттенок, и только наш помощник сохраняет стойкость духа.
– Тужься, Лера! – подсказывает он. – Давай!.. Головка уже есть!.. Ну же, еще немного! Тужься!..
Лера то почти затихает, жадно хватая ртом воздух, то вопит, срывая голос, а на моих руках, вероятно, останутся синяки – так сильно она впивается в них пальцами. Проходит целая вечность, прежде чем Лера затихает, и в комнате повисает ужасающе громкая тишина. Путаюсь в мыслях, сам истекая не первым потом и, наконец, дрожа от облегчения, но одно я помню совершенно точно – ребенок должен кричать...
Он молчит. Не дышит.
Бесконечные секунды тянутся одна за другой, а я все жду, и, вздрагиваю всем телом, когда детский плач разрывает вату, забившуюся мне в уши. Сердце с громким гулом падает, чтобы тут же отскочить от пола: мне хочется сорваться с места, чтобы взглянуть на малыша, но Лера устало ворочается в моих руках, и я не решаюсь оставить ее одну.
Затуманенным взглядом наблюдаю, как Семен Васильевич в двух местах перевязывает пуповину маленького человечка, а потом рассекает ее ножницами примерно посередине. Ребенок перепачкан в крови и слизи, но все равно мне нестерпимо хочется коснуться его крохотного тельца.
– Как наш сын? – негромко спрашивает Лера, устало прикрыв веки и обессилено откинув голову назад.
Семен Васильевич, загадочно улыбаясь, относит ребенка столу, обмывает его, протирая нежную кожу полотенцем. Наконец, он поворачивается к нам:
– Симпатичная девчонка получилась, рыжая, вся в маму.
***
Вечером я долго сижу на краю кровати, вслушиваясь в мерный перестук стрелок на часах, и разглядываю спящих жену и дочку. Они похожи, как две капли дождя, пролившего с просветлившегося неба.
Я думал, что знаю о нежности все, но я открыл совершенно новые грани этого чувства, когда впервые прижал к груди своего ребенка. Не смело касаюсь коротких волос малышки – смешная кучеряшка обвивает мой палец: сегодня, с рождением ребенка, мы с Лера окончательно перевернули страницу наших жизней, начав все с чистого листа. Ад остался позади.
Лера открывает глаза, подглядывая за нами.
– Спасибо, Антон… – шепчет она, а я поглаживаю наше общее сокровище по крохотной щечке.