Коннорс откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня. В его взгляде читалось что-то, что можно было назвать оценкой — словно он решал, достоин ли я доверия.
— Питер, вы хороший парень, — начал он медленно. — Умный, ответственный, с правильными моральными принципами. Именно поэтому я взял вас на работу в лаборатории.
— Спасибо, — ответил я, не понимая, к чему он ведет.
— Но есть вещи о моей семье, которых вы не знаете, — продолжил Коннорс. — Вещи, которые... усложняют ситуацию.
Он помолчал, явно подбирая слова. В его глазах читалась боль — глубокая, личная боль отца, столкнувшегося с чем-то ужасным.
— Беатрис больна, — наконец произнес он, и эти слова ударили меня как молния.
— Больна? — переспросил я, чувствуя, как внутри все холодеет. — Но она говорила только о головных болях...
— Головные боли — это симптом, — мрачно ответил Коннорс. — У Беатрис острый лимфобластный лейкоз. Рак крови.
Мир вокруг меня словно замер. Трис... моя Трис... умирает? Все кусочки пазла вдруг сложились воедино — ее бледность, усталость, головные боли, запах лекарств, который улавливали паучьи чувства.
— Как... как долго? — с трудом выдавил я.
— Диагноз поставили полтора месяца назад, — ответил Коннорс. — Врачи дают ей год, максимум полтора. Может быть, больше, если химиотерапия поможет, но...
Он не закончил фразу. В его голосе слышалось отчаяние человека, который исчерпал все возможности современной медицины.
— Поэтому вы занимаетесь регенеративной биологией, — понял я. — Пытаетесь найти способ ее спасти.
— Именно, — кивнул Коннорс. — Каждую ночь, каждую свободную минуту я работаю над этим. Ищу способ заставить организм самостоятельно бороться с болезнью.
Теперь его одержимость работой обретала совсем другой смысл. Это был не научный интерес, а отчаянная попытка отца спасти умирающего ребенка.
— А она знает? — спросил я. — О прогнозах, я имею в виду.
— Знает, что больна, но не знает, насколько все серьезно, — ответил Коннорс. — Мы с женой решили не говорить ей всей правды. Пока что.
В кафе царила обычная утренняя атмосфера — студенты готовились к занятиям, офисные работники пили кофе перед рабочим днем. Но для меня мир полностью изменился. Девушка, которая стала мне дорога, которую я начал любить, была обречена.
— Почему вы рассказываете мне это? — спросил я, когда немного оправился от шока.
Коннорс наклонился вперед, и в его глазах загорелся опасный огонек.
— Потому что я вижу, как вы на нее смотрите, — сказал он тихо, но очень отчетливо. — И вижу, как она смотрит на вас. Между вами что-то происходит.
— Доктор, я...
— Молчите и слушайте, — резко прервал он. — Беатрис — это все, что у меня есть в этом мире. Моя единственная дочь, мой смысл жизни, моя... папина ромашка.
В его голосе появились нотки, которые заставили мои паучьи инстинкты насторожиться. Это был голос человека, готового на все ради защиты своего ребенка.
— Она уже достаточно страдает от болезни, — продолжил Коннорс. — Не нужно добавлять к этому страдания от разбитого сердца.
— Я не собираюсь причинять ей боль, — возразил я.
— Собираетесь или нет, но причините, — жестко ответил он. — Рано или поздно. Потому что у вас есть своя жизнь, свои планы, свое будущее. А у нее...
Он не закончил, но смысл был ясен. У Трис может не быть будущего.
— Вы хотите, чтобы я прекратил с ней общаться? — спросил я.
— Я хочу, чтобы вы понимали ситуацию, — ответил Коннорс. — И действовали соответственно. Если вы действительно заботитесь о Беатрис, то должны подумать о том, что для нее лучше.
Мы помолчали. Я пытался осмыслить новую информацию и понять, как это изменит наши отношения с Трис. Знание о ее болезни делало каждый момент, проведенный вместе, невероятно ценным и одновременно болезненным.