Я сел на заднее сиденье, мужчина - впереди, а женщина - рядом со мной.
- Я буду вашей переводчицей, - сказала она.
Ее спутник ограничился коротким приветствием по-немецки.
- Где мы? - спросил я, когда машина тронулась.
- В Восточном Берлине, - ответила переводчица. - Сейчас мы едем к вашему адвокату, и он вам все объяснит.
- Ого! У меня, оказывается, есть собственный адвокат! - засмеялся я, а потом сказал: - Интересно, что только сегодня утром я перечитывал Гете и Шиллера, не представляя, что через несколько часов окажусь на их родине. Может, вы расскажете мне о местах, которые мы проезжаем?
Мои спутники охотно взяли на себя роль гидов, но я практически ничего не воспринимал из того, что они говорили. Помню, правда, произнесенное переводчицей слово "зоопарк"...
Мы ехали по Берлину, и я чувствовал себя ребенком, попавшим в волшебный мир сказки, но страх проснуться и вновь обнаружить себя в ГУЛАГе больше не мучил меня. Сон становился все более глубоким.
Уже смеркалось, когда мы подъехали к какой-то вилле. Человек, ожидавший нас у входа, протянул мне руку и представился:
- Адвокат Вольфганг Фогель.
Мои спутники остались в машине, а я, провожаемый Фогелем, вошел в дом, где меня приветливо встретили жена Фогеля, а также улыбающийся мужчина, оказавшийся послом США в Восточной Германии, и его супруга. Теперь я уже ничему не удивлялся и спокойно выслушал посла, который сказал, что завтра на мосту Глинике, соединяющем Западный и Восточный Берлин, состоится обмен шпионами между СССР и США, а перед этим через мост переведут меня. Выяснилось, что американцы настояли на том, чтобы меня освободили отдельно от остальных, ибо я не шпион. Посол довольно долго растолковывал мне процедуру обмена, но меня интересовало только одно, и я спросил:
- А где я встречу свою жену? Она будет меня ждать по ту сторону моста?
- Нет, - ответил посол. - Там будет слишком много людей: пресса, полиция... С госпожой Щаранской вы встретитесь во Франкфурте-на-Майне.
Еще одна отсрочка...
Мы подняли тост за свободу. Перед моим уходом посол, явно испытывая неловкость, сообщил, что мне придется провести еще одну ночь под надзором.
В той же машине меня привезли в богатый особняк, стоявший в пригородном лесу. Как только я вошел в дом, какой-то потрясающий полузабытый аромат буквально опьянил меня - это был запах свежемолотого кофе. "Да, это не сон", - сказал я себе. Ведь все эти годы аромат кофе не вспоминался мне ни разу, даже во сне.
Нас ожидал роскошный стол: закуски, мясо, сухое вино, кофе, чай... От вина я отказался, кружилась голова, мне казалось, что я путаю сон и реальность, но всем остальным отнюдь не пренебрег.
- Вы можете подняться к себе в комнату и лечь спать или же пройти в салон, где есть телевизор, - сказала мне переводчица.
Спать? Ну нет! Кто знает, что может случиться во сне? А вдруг все это исчезнет?
Я сел возле телевизора. Неестественно яркие краски лишь усиливали эффект сказочности всего, что со мной происходило. Передавали концертную программу. Разряженных певиц сменяли полуголые, а затем и вовсе обнаженные красотки-танцовщицы. Но даже после стольких лет вынужденного целомудрия дивы эти не волновали меня, пребывавшего в состоянии полной прострации.
Наконец, я поднялся в спальню, принял ванну. Выглянув из окна, увидел стоявшую внизу машину с охраной. На кровати вместо матраца лежала пышная перина. Я растянулся на ней и опустился чуть ли не на метр. Прошел час, другой, но заснуть не удавалось. Вот если бы подо мной была сейчас карцерная доска - тогда другое дело. Я встал и уже больше не ложился, до утра ходил по комнате. Завтра я буду свободен. Почему завтра? Уже сегодня! Сегодня я встречусь с Авиталью. Сегодня мы полетим в Израиль. Я зажег свет и стал читать псалмы.
* * *
Утром выясняется, что в соседней со мной комнате ночевал чех, которого должны были освободить в рамках того же обмена. После завтрака нас с ним сажают в микроавтобус и везут к границе. По дороге машина останавливается, и к нам присоединяют двух немцев, которых тоже будут менять.
Мы подъезжаем к мосту Глинике, и я вижу советский флаг. "Как символично! - думаю. - Это же граница ГДР, это рубеж советской империи".
На восточной стороне тихо, с западной же доносится какой-то гул. Появляется уже знакомый мне посол в сопровождении нескольких людей и представляет меня одному из них, послу США в Западной Германии. Тот говорит:
- Сейчас мы с вами перейдем на другую сторону. Он берет меня за руку и мы медленно идем по мосту.
- Где граница? - спрашиваю я.
- Вон та жирная черта, что перед нами.
Я радостно перепрыгиваю через нее, и в этот момент лефортовская бечевка, поддерживающая мои брюки, лопается. Так, подтягивая обеими руками сползающие штаны, я делаю первые шаги в свободном мире. Передо мной мелькает множество лиц, но я вижу их как сквозь туман. Улыбнувшись всем сразу, сажусь в машину посла. Тот поднимает телефонную трубку и прямо из машины звонит в Вашингтон, однако меня уже ничем нельзя удивить. Потом он передает трубку мне, и я, не имея ни малейшего представления о том, кто там на другом конце провода, несу какую-то чушь о воздухе свободы, которым так приятно дышать...
Въезжаем на территорию американской военной базы. Солдаты отдают нам честь. Садимся в крошечный самолетик, но у того, как выясняется, не в порядке тормоза, и мы пересаживаемся в другой.
- Мне казалось, что мы уже на Западе, но это, видать, все еще Россия - тормоза не работают! - весело смеюсь я. Вот она - подлинная деталь, отличающая жизнь от сна!
Наконец, мы летим во Франкфурт-на-Майне, к Авитали. В пути мы с послом о чем-то разговаривали, но запомнилось мне лишь одно, он сказал, что ему тридцать девять лет, и я поразился - такой молодой! Так быстро сделал карьеру!
- Ну, вы тоже неплохую карьеру сделали! - ответил он.
- Но мне-то помогал КГБ, так что ничего удивительного в этом нет, -усмехнулся я. - Вам ведь он, надеюсь, не помогал?
В разгар этого дружеского трепа картина у меня пред глазами начинает дергаться, как от нервного тика. Мир, кажется, теряет свою непрерывность, переходя скачками от одного застывшего кадра к другому.
Мы приземляемся во Франкфурте.
- Где Авиталь?
Мы переезжаем с военной базы на гражданский аэропорт.
- Где Авиталь?
Кто-то приветствует меня на иврите. Это израильский посол! Мы обнимаемся.
- Шалом! Где Авиталь?
Мы идем быстро, почти бежим. Коридор, лифт, еще один коридор... Мелькают лица. Сначала я слышу: "Хелло! Хелло! Хелло!", потом "Шалом! Шалом! Шалом!"
- Шалом! - улыбается мне молодой бородач в ермолке и указывает на какую-то дверь. Из нее выходит еще один бородач. "Шалом!"
Я влетаю в комнату - никого. Поворачиваюсь - в углу сидит Авиталь. В темном платье, на голове - платок. Она что-то шепчет, но я ничего не слышу. Я делаю шаг, другой, третий. Она встает. Губы ее дрожат, глаза полны слез. Да, это она - моя Авиталь, моя Наташа, та самая девочка, которой я двенадцать лет назад обещал, что наша разлука будет недолгой...
В отчаянной попытке проглотить комок, подкативший к горлу, и стереть улыбкой слезы с наших лиц, я говорю ей на иврите:
- Прости меня за то, что я немного задержался...
x x x
В памяти сохранились быстро сменяющиеся кадры последующих событий.
Вот мы летим через Средиземное море на маленьком самолете, посланном израильским правительством. Вот я выступаю в аэропорту, почти не понимая собственных слов, и пою: "Хорошо и радостно быть с братьями вместе". Я так часто пел эти слова из псалма один, в карцере, а сейчас пою их вместе с тысячами братьев и сестер, приехавших в Лод.
Я крепко сжимаю руку Авитали, боясь, что она вновь ускользнет и все опять окажется только сном.
Лишь глубокой ночью, в Иерусалиме, в Старом городе, я отпустил ее ладонь, толпа разнесла нас в разные стороны, и я поплыл на чьих-то плечах к Стене Плача.
Держа в руках нашу Книгу псалмов, я поцеловал теплый камень и произнес древнее благословение:
"Барух... матир асурим" - "Благословен Он, освобождающий узников!"