Следователь опустил голову к столу, напрягся и застыл в такой позе. Я боялся, что он может перебить меня и возразить, и поспешил добавить заранее подготовленную фразу, которая, с моей точки зрения, должна была облегчить ему признание:
- Я, понятно, до сих пор не знаю, был ли Тот вообще арестован, - так много вы мне не подсказали, - но уже в августе я убедился в том, что он на свободе.
Солонченко слопал приманку. Подняв голову, он произнес, медленно подбирая слова:
- Могу вас заверить: все, что нам было нужно, мы от Тота получили. Посидел сколько надо - и во всем сознался. А задерживать его надолго - к чему? Кроме того вы же должны понимать: у американцев есть шпионы здесь, у нас - свои люди там. Но вы ведь не иностранный шпион - вы советский гражданин, изменивший Родине; вас ждет совсем другая судьба.
...В июле семьдесят восьмого года, накануне суда, я сидел в камере с мошенником-профессионалом, о котором уже упоминал, и рассказывал ему свою историю. Когда я дошел до этой беседы с Солонченко, во время которой я его расколол, сосед остановил меня:
- Ты сам до этого додумался?
- Конечно.
- Вот здорово! У нас такой прием называется "указать дорогу", и ему специально обучают. Играешь ты, например, в сику в компании, а среди вас сидит зверь (сика - азартная карточная игра, упрощенный вариант покера, богатая кормушка для шулера; зверь на их жаргоне - южный человек: грузин, армянин, узбек - с большими деньгами). Знаешь, что в брюках у него зашиты деньги, но он кокетничает, стесняется их оттуда достать, а все, что было в карманах, уже просадил. Тогда ты при своем ходе, когда надо делать очередную ставку, извиняешься, отворачиваешься и изображаешь, будто достаешь пачку денег из брюк, после чего зверь, уже не колеблясь, делает то же самое. Что-то в этом роде и ты провернул со своим следователем.
Не скрою, комплимент профессионала был приятен...
Слова Солонченко принесли мне глубокое удовлетворение и облегчение. Много месяцев назад я затеял эту игру с КГБ в надежде узнать, врут ли они об аресте Боба. И хотя с тех пор я не раз заставлял их отказываться от навороченной ими лжи, только теперь игра была доведена до логического конца.
Тем временем следователь пришел в себя, вновь закачался на стуле и сказал:
- Не может быть, чтобы вы узнали о Тоте от меня. Как и откуда это вам стало известно - мы разберемся, и очень скоро.
Я рассмеялся - мне и впрямь стало весело, ибо я мог теперь чистосердечно признаться ему:
- От вас, только от вас, Александр Самойлович! Кроме вас да Наумова у меня ведь не было собеседников.
Я вспомнил, как начал свою игру с ними, и мне почему-то страшно захотелось, продолжая валять дурака, - хотя бы намекнуть Солонченко на свой метод.
- Вы и представить себе не в состоянии, сколько можно узнать, анализируя наши разговоры. Для этого существует целая наука: математическая логика. Я даже могу дать вам ключ к тому, как мне удалось вычислить, что Тот на свободе. Хотите?
- Давайте, - бросил Солонченко, всем своим видом показывая, что не верит ни единому моему слову, но - почему бы не послушать? Тогда я пересказал ему задачу о мудрецах и их неверных женах.
- Если решите ее, то поймете логику, которой я руководствовался.
Конечно же, моему следователю ее не решить. Даже если он обратится к специалистам и те дадут готовый ответ, это ему не поможет. Мне было легко, смешно и весело. Я чувствовал себя не особо опасным государственным преступником, а семилетним мальчишкой, гордившимся тем, что поставил взрослому мужчине, далекому от шахмат, детский мат.
Солонченко аккуратно записал текст задачи.
- Что ж, порешаем на досуге, - сказал он и отправил меня в камеру. Всякий раз, рассказывая соседу о том, как проходил мой допрос, я помнил, что камера прослушивается. Сейчас я использовал это в своих целях и похвастался Тимофееву моими успехами:
- Я вычислил, что Тот на свободе, и сказал об этом следователю, но он не поверил. С логикой у них слабовато.
Сосед же моего легкомысленного отношения к КГБ не одобрял.
- Что бы вы ни изобретали, они свое дело знают туго, работают без выходных, клепают том за томом. Смотрите, как бы поезд ваш не ушел...
В ближайшее воскресенье Тимофеева неожиданно взяли на допрос; счастью его не было предела. Вызовы в выходной день случались очень редко - лишь тогда, когда Бакланов либо дежурил по следственному отделу, либо был вынужден выйти на работу в связи с каким-то авралом в руководимой им парторганизации. Вернулся же мой сосед мрачным как туча, подавленным и раздраженным.
- Ну и досталось мне п.. лей из-за вас, - сев на нары, сказал он тихо и зло сразу же, как только надзиратель закрыл за ним дверь. - Вы свою смекалку демонстрируете, а я должен страдать?! Ну когда я говорил вам что-нибудь о вашем Тоте? И что я вообще могу о нем знать! - воскликнул он с отчаянием.
Я попытался, как мог, его успокоить и вскоре узнал следующее. Беседовал с ним не Бакланов, а Пахомов, руководитель одного из двух отделений следственного отдела, и начал так: "Если мы идем вам навстречу, Михаил Александрович, позволяем поддерживать связь с семьей, то в любой момент это может кончиться. Не для того мы создаем вам здесь условия, чтобы вы помогали Щаранскому!" После заверений Тимофеева в лояльности и невиновности кагебешники несколько сбавили тон и стали выяснять, откуда у меня может быть информация о Тоте, не пересказывал ли мне сосед что-либо, вычитанное из газет.
- Но я ведь читал у Бакланова только "Советский спорт", что я мог вам рассказать? - жалобно повторил мне Тимофеев неопровержимый довод, который привел Пахомову.
Хотя расстались следователи с ним вполне миролюбиво, он не мог скрыть своего огорчения: боялся, что вышел из доверия. Мне же слышать все это было очень радостно.
Я утешал соседа, возмущался идиотами-следователями, которые сами пробалтываются, а потом ищут стрелочника.
У меня не было никаких конкретных планов продолжения игры, но происшествие с незадачливым Тимофеевым, показавшее, какой переполох вызвала она в КГБ, раззадорило меня, и я решил поразвлечься еще немного. Утром, во время завтрака, я предложил своему соседу:
- Мне жаль, что вы стали жертвой моих отношений с КГБ. Если хотите, я заявлю следователю протест в связи с тем, что они натравливают вас на меня. Вы, скажу, возмущены мной и подозреваете, что я оклеветал вас перед следователями. Это будет еще одним доказательством вашей непричастности к моим делам.
Тимофеев подумал и сказал:
- Верно. Пожалуй, хуже не будет.
На очередной допрос я пришел хмурый, на расспросы Солонченко о причине плохого настроения ничего не отвечал. Если в прошлый раз он мне нужен был без Илюхина, то сейчас вся соль была в том, чтобы говорить с ними обоими, столкнуть их лбами. Ведь формально следователи нарушили инструкции. Они сами не раз говорили мне, что им даже запрещено выяснять, кто сидит в камере с допрашиваемым.
Вскоре появился Илюхин и тоже сразу же заметил мою мрачность. Солонченко обратился к нему:
- Что-то Анатолий Борисович сегодня не в духе. Тут я взорвался:
- Вы еще спрашиваете, почему у меня плохое настроение? Натравливаете сокамерника - он же теперь на меня буквально с кулаками бросается, думает, что я его оклеветал! Я ведь вам, гражданин следователь, ясно сказал: вы, и никто другой, лично сообщили мне, что Роберт Тот на свободе. При чем же здесь Тимофеев? Я требую от прокурора, чтобы попытки КГБ отравить обстановку в нашей камере были немедленно прекращены!
Оторопевший Илюхин переводил взгляд с меня на следователя и обратно: он ничего не понимал. Солонченко же - о, это было зрелище! - побледнел, по-настоящему испугался. После долгой паузы первым подал голос прокурор:
- Александр Самойлович, вы знаете, о чем идет речь?
- Да видите ли... - робко начал Солонченко, но сразу же перешел на агрессивный тон: - Анатолий Борисович имел наглость (впервые он позволил себе такую грубость - видимо, сказалось волнение) утверждать: дескать, я сообщил ему о том, что Тот - на свободе. Это, естественно, ложь. Откуда этот факт ему известен, я представления не имею. А что касается вашего соседа по камере, - обратился он ко мне, - так я даже не знаю, кто он.