Директор не был невинной овечкой и за ним имелось немало страшных грехов. О самом страшном Энаре узнала, когда было слишком поздно.
Воспоминания, словно слайды наслаивались одно за другим…
Из-за своей субтильной внешности и ожогов ее сразу невзлюбили вожаки местной Стаи. Так они себя именовали. Понятия у них были даже хуже, чем на зоне. Они не признавали ничьих авторитетов, не гнушались самыми противными поступками и способами достижения своих “хотелок”, а детей слабее себя использовали или уничтожали морально и физически. Энаре как-то слышала от одного из “выпускников”, попавшегося на краже, что даже за колючей проволокой не такие звери, как здесь.
Несмотря на постоянно пресный вкус еды (работники столовой не брезговали воровать из складских запасов специи, заготовки и мясо у сирот), будущая темпоральная колдунья любила местную столовую. Здесь можно было хоть как-то отвлечься от учебы, переброситься парой фраз с теми, кто далеко от тебя сидит в классе, и иметь хотя бы призрачное оружие в виде вилки или тупого ножа от местных подонков. Часто провинившихся отсылали помогать работникам кухни - вытирать столы, носить посуду, убирать мусор или мыть тарелки. Зная это, Энаре порой намеренно косячила и приходила сюда побыть в одиночестве и подержать руки в горячей воде.
Она здесь мерзла. Постоянно. Батареи топили плохо, душевая была одна на этаж и потому краны часто ломались. А летом вообще было только одно “холодное закаливание”. Порой она укладывалась в постель и представляла свою жизнь после выпуска - она сбежит куда-нибудь на юга. Еще точно не знала куда, но непременно туда, где тепло. Солнце будет ласкать ее тело и покрывать кожу ровным медным загаром… Однажды один из шестерок увидел, как она довольно жмурится, лежа в кровати с закрытыми глазами, собрал соседей с коек и ее избили. Ибо нефиг - нельзя быть довольным, нельзя надеяться и мечтать.
Но мечтали тут многие. И это были банальные для обычного человека мечты. О теплом доме, где тебя любят и ждут. О работе, которая тебя прокормит и позволит купить всё, чего ты был лишен тут. О матери, которая перестанет пить и заберет тебя обратно. О том, что отчим одумается и перестанет пить, бить и домогаться тебя. Причем, об этом мечтали дети обоих полов…
Но вслух таким особо никто не делился. Все и так всё знали. Особенно дети не надеялись, что их кто-то возьмет в новую семью и они вырвутся из этого ада. К чему? Все и так понимали, что государству не нужны сироты и беспризорники, что уж говорить об обычных людях. Для них подростки это испорченные и искалеченные души. Дикари, выродки, не способные любить и принимать любовь. Дети наркоманов и алкашей. Потому шансы были у младенцев и дошкольников, те еще были чисты душой и доверчивы к этому миру. В скурвившихся и так рано повзрослевших детях жило остервенелое желание выбить себе место под солнцем и как можно ярче!
Потому Стая заправляла здесь всем, начиная от выдачи новой одежды до дележа гостинцев и еды с полдника. На самой верхушке были главари, их было мало, но они были сильны. Это были будущие нувориши и сутенёры, своих шестерок они планировали сделать домушниками или уличными грабителями. Охраной они так же обзавелись, как правило, это были наделенные мускулами, но обделенные мозгами подростки-акселераты. Конечно, боявшиеся их дети приспосабливались кто как мог. Была группа “неприкасаемых” - в ней в основном были девушки, продающие свое тело за покровительство. Порой за разные косяки состав их менялся, и тогда они переходили в разряд “изгоев” или “опущенных”. Первых периодически избивали и насиловали, вторые же ходили в своем статусе перманентно. Узнать их можно было по затравленным лицам и постоянным походам по врачам.
Были и нормальные дети, кто смог за себя постоять силой или умом. Если хватало решимости и чего-то вроде связей, они могли помогать кому-то из своего окружения. Были и “любимчики” педагогов, трогать таких было опасно, ибо кого-то мог знать в лицо лично директор. Руководство часто посылало их на всякие конкурсы и мероприятия, а обнародованные следы побоев или насилия иного характера были чреваты для Детдома.
Энаре мало удалось завести с кем-либо дружбу. Она всё силилась вспомнить свое прошлое до поступления сюда и шарахалась по территории, постоянно что-то бормоча про себя. Так ее и прозвали “Помешанная”. Пару раз она пыталась превозмочь брезгливость в себе и даже заступалась за младших, но была нещадно бита и несколько раз изнасилованна. На приеме у гинеколога врач смогла остановить ее кровотечение после неудачного самолечения и тогда по кулуарам Дома Призрения пронеслись шепотки, что она больная. Чем именно, не уточнялось, потому кто-то решил, что инфекционкой, и от нее на всякий случай решили держаться подальше. После этого она прожила в относительном спокойстве почти до своего выпуска.