- Опять проспала? – он сам открыл дверь и отступил, потому как иначе мне было бы не протиснуться. Каморка у него именно такая, какая и должна быть у лица столь важного. Стол вон влез. Шкаф. И сам Медведь. А это уже много. – Ладно, не важно… заходи. Как Софьюшка?
- Курить бросает.
- А… ну да… да, и как? Хотя… - он махнул ручищей.
Медведь – он и есть Медведь. Огромный. И страшный. Для чужих. Унтер-офицер. Бывший. И не просто так, а из личного, Его императорского Величества Михаила Романовича отряда.
- Садись куда…
Куда?
Выбор невелик. Стул колченогий да кресло с ободранной спинкой, ибо Медведь слишком честный, чтобы взятки брать, а пенсия у него вкупе с жалованьем не столь велики, чтобы хватило на этакую ерунду.
Не тогда, во всяком случае, когда у тебя молодая жена.
Появилась.
Я поморщилась и велела себе успокоиться. Появилась и появилась. И хорошо. Мне бы порадоваться, что хоть кто-то жить начал. А радости не было. Только раздражение и глухая ядовитая зависть.
Присесть я присела. А Медведь вот не спешил.
Стоял, чуть покачиваясь.
Кресло мы ему с Софкой поднесли, еще когда только-только переселились на остров и тешили себя надеждой, что уж здесь-то все будет иначе. А он принял. Попробовал бы не принять.
- Тьма, ты…
Я напряглась, если уж Медведь не по имени обратился, то… нет, оно, конечно, можно. Я и сама-то его Медведем кличу. В мыслях. Так-то он Османов Олег Ефремович, ежели по паспорту, но Олега Ефремовича я знать не знаю, а с Медведем мы изрядно крови пролили.
Там.
В прошлом.
В прошлом, которого нет.
Не выпускайте чудовищ из шкафа.
Что за глупая фраза… и главное, прицепилась. А Медведь смотрит так, жалко, что охота затрещину отвесить.
- Говори уже, - вздыхаю, понимая, что лучше б меня и вправду уволили. – Уезжаешь?
- Софья?
Я покачала головой.
- Ты же знаешь, что она больше не видит.
- Ну да, ну да… - он провел ладонями по голове. Голова у него массивная и бугристая, в шрамах вся. Это когда он под осколочную огненную угодил. Чудом вытащили. И… и волосы не растут почти. На шрамах. А между ними пробиваются седою щеточкой. И оттого черепушку Медведь предпочитает брить налысо.
Незнакомых с ним людей впечатляет.
- Из-за нее, да?
- Тьма… - он все-таки сел.
На пол.
И плевать на мундир, хотя не понятно, с чего это Медведь ныне парадный нацепил. Он форму любит примерно как я городские танцы. И нехорошее предчувствие окрепло и оформилось.
- Сердце у меня, - тихо произнес он. – Ты же знаешь… ты тогда меня вытащила… спасибо. Я и вправду помню.
Кто бы сомневался. И я помню. Хотя многое отдала бы, чтобы забыть. Хоть что-то забыть.
Не выпускайте…
В шкаф, мать вашу!
- Тогда еще целитель, ну, помнишь, говорил, что я чудом… и собирали.
По кускам. Не только его. Но ему повезло, что все куски были на месте. А целитель, мастер Зикорский, был старым въедливым козлом, который не пропускал ни одной юбки, но при этом лучше его спеца на нашем участке фронта просто-напросто не было.
- Ну и предупредил, что оно свое все равно возьмет.
Это я понимала.
- Давно?
- Да уж лет пару как. Сердце прихватывать начало. А в прошлом, помнишь, слег?
Еще бы. Я тогда испугалась до усрачки, потому что… потому что не имел он права умереть. Просто не имел и все тут!
Не сейчас, когда войны нет!
Медведь дернул башкой.
- Оно вроде простуда. Хрень же ж. Чтоб штурмовик и с простуды. А оказалось, что тоже сказалось. Мне… посоветовали уехать.
- И какого хрена ты до сих пор тут?
Медведь виновато потупился. Ну да… как он мог бросить. Нас. Меня. Софку. Никонова вот с его безумным желанием отыскать ту самую состоятельную и молодую вдову. Молчаливого Барского, который периодически уходил в запои. Тихоню и Сапожника. Остальных тоже.
Свой отряд. Собранный вместо того, который однажды сгорел, попав под огненный осколочный.
- Ну… все не так быстро.
- Мне не рассказывай.
Хотя мог бы.
И должен бы. Только… я ведь тоже молчала бы на его месте. И Софка. И все мы. Но все равно злюсь.
- У тебя глаза желтые.
- Это ничего не значит, - я зажмуриваюсь. – Ты… куда собираешься?
- У Ниночки есть родня. В Крыму. Побережье… там море.
У нас здесь тоже.
Сизое и злое. Пыхающее яростью и снегом. Скалящееся ледяными клыками скал. В нем хорошо китам, не людям. И косатки частенько приходят.
- Там вроде климат мягче. Мне так сказали. Ну и если вдруг, то земли прикуплю. Я вроде подсобирал. Да и старые капиталы… куда тут тратить?
Оно и верно.
- Когда уезжаешь?
- Дней через пару.
Снова вздох. И тихое:
- Прости.
- Брось, - я дотянулась и провела пальцами по голове его. На Острове нас долго считали любовниками, а многие и по сей день. Это дико злит Ниночку. И… и может, это правильно.
Уехать.
Туда, где не будет ни меня, ни Софьи. И… и остальных тоже. Изуродованных. Убогих. Давно забывших, что есть нормальная жизнь. Тогда, глядишь, у Медведя появится шанс.
- Ты напиши, ладно?
- Конечно.
- И если вдруг денег не хватит. Земля, я слыхала, на юге дорогая… ты тоже напиши, ладно?
- Обязательно, - соврал Медведь.
А зря. Деньги-то у меня есть. До неприличия много денег, которые в этой гребаной глуши и вправду тратить не на что. Не на пасту же для волос, пусть и патентованную.
Один хрен не спасет.
- Это еще не все.
Ну да… покойник.
Мертвец то есть. Вернусь, разберу треклятую колоду и сожгу его к демонам. Пусть даже Софья обидится.
- Я рапорт еще в том месяце подал, когда… совсем тяжко стало, - он потер грудь, и я коснулась. Сердце в ней стучало, медленно, тяжко. И стало совестно, что я не увидела, как ему тяжело.
Он и вправду похудел.
Осунулся.
- Твоя Ниночка, она…
Я не смогла произнести это в слух.
- Беременная она, - сказал Медведь очень тихо, а лицо стало таким, таким… что и описать не могу. И главное, сердце от этого счастья застучало быстрее.
- Поздравляю.
Я… я хотела быть счастливой. С ним.
И заталкивала боль поглубже. И старалась улыбаться. Очень старалась улыбаться. Только Медведь знал меня получше многих.
И счастье его поблекло.
- Тогда вам поспешить надо, - я мысленно прикидывала. Февраль, конечно, месяц неспокойный, но март и того хуже. – Пока не начались ветра. И…
- Она отправляется завтра.
- Одна?
Я нахмурилась. Может, Ниночка меня и недолюбливала. А я недолюбливала её, что уж тут. Но вот одну отправлять – это неправильно. Категорически.
- Тихоня пойдет. И Лютик, - Медведь с трудом поднялся. – А там встретят. Я отписался.
Хорошо.
- Дом?
- Гостиница. Приличная.
Не люблю гостиниц. Слишком много в них народу и очень уж разного, а потому никогда нельзя быть уверенным, кто окажется твоим соседом.
- Очень приличная. Да и Тихоня…
А еще Лютик, который, может, и похож на старого алкаша, но нож в глотку с двадцати шагов всадит. Хотя все одно не спокойнее.
- Крым далеко. И… может, вам пока погодить? Не с отъездом, нет, но…
Запинываюсь, понимая, что куда годить-то.
- От Лезинска теперь железная дорога идет. До Владивостока. А там уже и на корабле можно.
Корабли не люблю едва ли не больше гостиниц.
- Или и дальше. Я узнавал. Ну и целители… как скажут, так оно и будет. Я о другом хотел, - Медведь осторожно разогнулся. Ему было тесно в этом кабинетике, где единственной роскошной вещью было нефритовое пресс-папье, врученное благодарным купечеством новому полицмейстеру. Было это лет десять тому. С тех пор купечество стало менее благодарным, а полицмейстер совсем даже не новым. Но вот фиговина эта осталось.
Память.
Заберет?
Пресс-папье.
- Я… честно рекомендовал тебя. Когда стало понятно, что дальше не выдюжу, - Медведь сложил руки за спину.