***
Моя симпатия к Двадцать Девятой находит выход незадолго до того, когда ей приходится перенести очередную смерть ни в чём не повинной девочки. Снова Набережная, снова слёзы родителей, снова большие испуганные детские глаза.
На этот раз Двадцать Девятая не может вымолвить ни слова. Она молча обнимает девочку, прижимая её к себе.
Я отвожу взгляд. Кожа у Душ холодная, как у настоящего мертвеца. Прикасаться к ним сложно.
Двадцать Девятой всегда даётся это с трудом.
Видеть её такой для меня невыносимо. Наверное, никогда раньше я не нарушал условных границ территории. Каждый из нас должен работать там, где ему положено. Не припомню, чтобы когда-то стремился выполнить чужую работу.
Ступаю вперёд и замираю.
Сто Второй меня обгоняет. Он уже рядом с девочкой, тянет её за собой за руку. Девочка вовсе не пугается его внешнего вида. Она только внимательно смотрит на него и вдруг произносит:
— У тебя красивые глаза, — и улыбается. — Я тебя помню.
Я перевожу на него взгляд, слежу за его реакцией. Мы не знаем своей внешности. Сто Второй не является исключением.
Души редко замечают что-то сразу после смерти. Обращать внимание на окружение в такой момент кажется просто невозможным.
Боль в груди усиливается.
Я смотрю на Двадцать Девятую. Чувствую, что это перелом. Время для неё подошло слишком внезапно.
***
Никто не знает, когда подойдёт его время. Оно всегда приходит неожиданно, набрасывается на тебя из-за угла. Обратной дороги уже не будет. Твоё мышление кардинально меняется, тебя начинают одолевать странные мысли. Такое происходит совершенно случайно, когда определённые события вызывают мерзкое чувство повторения.
И ты начинаешь мучиться, пытаясь вспомнить, пытаясь понять себя.
Я слышал, что такие моменты обычно предчувствуют.
Это заметно, соглашался я, когда смотрел на Сто Второго. Однако я совершенно не мог этого утверждать, когда смотрел на Двадцать Девятую. В ней ничего не изменилось.
— Как думаешь, это больно? — спрашивает Двадцать Девятая.
Я смотрю на неё с удивлением.
— Что именно?
— Уходить, — уточняет она. — Во второй раз.
Не знаю, что ей ответить.
— О таком никто не говорит. Все уходят молча.
Двадцать Девятая прикладывает руку к груди.
— Я никогда не думала, что снова испытаю боль. Прямо вот тут. Такое ощущение, что у меня есть сердце.
Я молчу. Значит, боль в сердце — это знак. Интересно. Она дошла до своей черты, а я всё ещё нет. Наверное, этот период тоже у всех отличается.
— Ты уже вспомнила?
Двадцать Девятая лукаво улыбается.
— О таком не спрашивают.
— Ты первая начала.
Она затихает.
Её молчание можно воспринять только как согласие. Конечно, она вспомнила.
Я вдруг понимаю, что времени осталось ничтожно мало. Я сбился со счёта лет, проведённых рядом с ней бок о бок. Я постоянно считал, что успею раскрыться, а теперь мне остаётся только оглядываться назад и видеть впустую потраченное время.
Молчание говорит гораздо больше слов.
В голову приходит дурацкая мысль. Мне не везёт даже после смерти. Вечно всё наперекосяк.
— Пожалуйста, не забывай, — тихо просит Двадцать Девятая.
От звука её голоса мне становится так больно, что хочется кричать.
— Не забывай меня, — и целует.
Приподнявшись на цыпочки, касается губами моих губ. Кожа-то холодная, но мне тепло.
Впервые я могу ясно видеть её глаза. Красивые, светло-зелёные. Собираюсь сказать ей об этом, но она качает головой.
— Я не хочу ничего знать о себе. Лучше уйти и не видеть себя в зеркале твоих слов.
***
У нас не принято говорить о прошлом. Мы не говорим о жизни. То, что было, — неважно. Это касается только того, кому принадлежат утерянные воспоминания.
Мы существуем в определённый момент.
Прошлое имеет свойство уходить, оставаться позади. Когда оно вдруг возвращается к тебе, ты теряешься. Так мне сказал Сто Второй после ухода Двадцать Девятой.
Двадцать Девятая так ничего и не поведала о своём прошлом. Сто Второй был первым, кто решился на откровенность.
— Оказывается, я здесь за то, что любил воровать всякую дрянь. Чипсы, алкоголь, жвачки. Смешно, правда? Был трудным подростком, прогуливал школу, ввязывался в драки, ссорился с родителями. И всё бы ничего, если бы не решился стащить золотую цепочку из ювелирного, — Сто Второй замолкает.
Я не задаю вопросы, ожидая, когда он продолжит.
— Всё получилось очень глупо. Думал, во мне нет хороших качеств, а когда убегал, уже наслаждаясь победой, заметил маленькую девочку, выскочившую на проезжую часть за мячиком. Девочку я вытолкнул, а сам попал под грузовик, — он снова стих. — Та самая девочка, которая недавно попалась мне.
Зачем Смерть отбирает у нас память, заставляет существовать в неведении, а потом в один прекрасный момент сталкивает с прошлым?
Может быть, чтобы мы изменились.
Может быть, чтобы спустя какое-то время посмотрели на себя со стороны.
Может быть, чтобы поняли свои ошибки.
Сто Второй не говорит ничего вслух, но я вижу, что он сожалеет. Наверное, это и есть тот момент, когда наши Души очищаются.
Южная часть города теперь будет пустовать. Вернее, не совсем так — у неё временно не будет хозяина. За этой частью придётся следить нам всем. Мне, Сто Второму и Сорок Второму, пока к нам не пришлют новичка.
Я знаю, что Сто Второй скоро тоже покинет нас. Пока он здесь, но уже завтра его может и не быть.
Теперь я понимаю, что тот, кто должен говорить «спасибо», это не Сто Второй, а я сам. Ему потребовалось гораздо меньше времени, чтобы пройти тот же путь. Он не только прошёл его, но и сказал мне, чего стоит ожидать.
Когда я столкнусь с воспоминаниями, мне тоже будет сложно и страшно. Будет страшно отсчитывать минуты, ожидая того самого ухода, который раньше казался таким прекрасным. Теперь же он вызывает лишь страх того, что после мы станем никем.
Мы уходим за черту, о которой никто ничего не знает.
Мы уходим, оставляя след не только в памяти тех, рядом с кем жили, но и в воспоминаниях тех, с кем были после смерти.
Мы уходим готовыми, теперь имея возможность обернуться и прошептать на прощание:
«Не забывай…»
Не забывай меня.
Никогда.