— Геноцид, — повторила Бандра без своего всегдашнего восхищения людскими терминами. Не было нужды напоминать, что её вид, Homo neanderthalensis, стал первой жертвой учинённого Homo sapiens геноцида.
— Так вот, — сказала Мэри, — я хотела узнать, как вы решаете, какие именно особенности вы хотите искоренить?
— Это не очевидно? Чрезмерная агрессивность. Чрезмерный эгоизм. Жестокость по отношению к детям. Умственная отсталость. Предрасположенность к генетическим заболеваниям.
Мэри покачала головой; неудачный разговор с Понтером на эту тему всё ещё её беспокоил.
— Мы считаем, что каждый имеет право продолжить род.
— Почему? — спросила Бандра.
Мэри задумалась.
— Это… это право каждого человека.
— Это желание каждого человека, — сказала Бандра. — Но право? Эволюция происходит благодаря тому, что не каждый член популяции продолжает свой род.
— Я думаю, что преодоление жестокости естественного отбора — определяющий признак цивилизации.
— Однако согласитесь, — сказала Бандра, — что общество в целом гораздо важнее отдельного человека.
— По сути, мой народ этого мнения не разделяет. Мы считаем, что права и свободы отдельной личности имеют огромную ценность.
— Огромную ценность? Или огромную цену? — Бандра покачала головой. — Я слышала о мерах безопасности, которые необходимы вам, о множестве принудителей, без которых невозможна жизнь в ваших городах. Вы утверждаете, что не хотите войны, но направляете немалую часть своих ресурсов на подготовку к войнам и их ведение. У вас есть террористы, и те, кто зарабатывает вызыванием у других привыкания к аддиктивным веществам, и совратители малолетних, и — простите мне это замечание — средний интеллект у вас гораздо ниже, чем можно ожидать.
— Мы так и не сумели разработать метод оценки интеллекта, который не страдал бы культурным перекосом.
Бандра моргнула.
— Какое отношение культура имеет к оценке интеллекта?
— Ну-у, — сказала Мэри, — если вы спросите ребёнка из богатой семьи с нормальным интеллектом, какое слово подходит к «чашке», он ответит «блюдце»; блюдце — это такая маленькая тарелочка, которую мы подставляем под чашку, из которой пьём кофе… горячие напитки. Но если вы спросите об этом ребёнка с нормальным интеллектом, но из бедной семьи, то он, возможно, не ответит, потому что его семья не может позволить себе блюдец.
— Интеллект — это не какая-нибудь викторина, — сказала Бандра. — Чтобы его оценивать, есть способы получше. Мы ориентируемся на количество образовавшихся в мозгу нейронных связей; это хороший объективный индикатор.
— Но те, кому будет отказано в праве продолжить род из-за их низкого уровня интеллекта, наверняка будут… несчастны.
— Да. Но их, по определению, нетрудно обмануть.
Мэри содрогнулась.
— И всё же…
— Вспомните, как осуществляется наша демократия. Мы не позволяем людям голосовать, пока им не исполнится 600 месяцев — две трети традиционного 900-месячного среднего срока жизни. Это будет… Дэлка?
— Сорок восемь лет, — ответила Дэлка, компаньон Бандры.
— Большинство женщин уже не способны рожать в этом возрасте, и активный репродуктивный период мужчин также уже завершён. Так что результаты голосования по этому вопросу их лично уже не затрагивали.
— Это не демократия, когда голосует лишь меньшинство.
Бандра нахмурилась, словно пытаясь понять смысл реплики.
— Каждый имеет право голоса — просто не в каждый момент своей жизни. И, в отличие от вашего мира, мы никогда никому не отказывали в праве голоса из-за его пола или пигментации кожи, при условии достижения соответствующего возраста.
— Однако, — возразила Мэри, — голосующие наверняка принимали во внимание интересы своих взрослых детей, которые ещё находятся в репродуктивном возрасте, но сами голосовать не могут.
Бандра помедлила, и Мэри задумалась, почему: до сих пор она вела дискуссию очень уверенно.
— Разумеется, надежда на счастливое будущее наших детей очень важна для нас, — наконец, произнесла она. — Но голосование происходило до тестов на интеллект. Понимаете? Было принято решение запретить размножаться пяти процентам населения с худшими показателями интеллекта в течение десяти последующих поколений. Попробуйте найти родителя, который считал бы, что его ребёнок попадает в нижние пять процентов — это невозможно! Голосующие, без сомнения, полагали, что уж их-то детей это решение не затронет.