Ицхаль выждала еще два дня. Мха Грома не приходила в себя и она по опыту знала, что может так и уехать ни с чем: откровения отшельницы были совершенно непредсказуемыми. А ей нужен не только ответ.
На третью ночь Ицхаль решилась. Монахини по ее приказу привели в порядок одну из келий, вырубленных внутри горы, но имевших отверстие в потолке для медитаций. Она велела принести сундучок и аккуратно достала из него двенадцать крупных опалов, каждый в оправе из разного металла – меди, серебра, олова, свинца, железа и так далее, четыре шара из горного хрусталя и четыре – из обсидиана, а также совершенно диковинную вещь – шарик чистой ртути, заключенный в стеклянную трубку, запаянную с обоих концов. Разложив их внутри начерченной на полу восьмилучевой звезды, Ицхаль опустилась на колени в ее центре и принялась повторять заклинание. Ее ноги быстро занемели на ледяном полу, по телу побежали мурашки. Закрыв глаза, созерцая расплывающиеся под веками багровые круги, она продолжала повторять заклинание, монотонно, раз за разом. В сочинении Желтого Монаха не было сказано, как передавать послание, и потому Ицхаль одновременно изо всех сил старалась возможно коротко сформулировать то, что собиралась передать Элире: «Найди Илуге. Охраняй его. Но не привози его в Ургах, пока не минует опасность. Не сейчас».
Несколько раз ей казалось, что ей удается визуализировать лицо Элиры в своем сознании и повторить ей послание, но потом все рассыпалось, и Ицхаль не могла сказать точно, произошло это или ей показалось. В ней нарастали неуверенность и разочарование. Наконец, окончательно обессилев, она бросила свои попытки связаться с Элирой и просто отчаянно взмолилась, прося Падме и всех богов и духов уберечь ее сына от грозящей ему опасности и дать ей дожить до того момента, когда она сможет увидеть его. По ее щекам потекли слезы, и она повторяла свои бессвязные молитвы до тех пор, пока все, даже горе, не заслонило настоятельное осознание того, что она лежит на холодном полу кельи, и ноги затекли настолько, что ей пришлось распрямлять их руками. Боль казалась нестерпимой, но Ицхаль даже обрадовалась ей – она отвлекала ее от медленно наступавшего осознания того, что ее последняя надежда связаться с Элирой рухнула. Доверить свою тайну она никому не может – из боязни, что невольно выдаст Элиру, а через нее – и Илуге, а у самой у нее постыдно не хватает магических способностей на то, что в ургашских школах считалось хоть и трудным, но не выдающимся. Ей остается только проглотить свое разочарование и искать утешения в медитации.
Она пробыла в кельях еще три дня. Отчасти ожидая, не очнется ли Мха Грома. Отчасти для того, чтобы досадить своим растерянным стражам. Кроме того, здесь она, пожалуй, ощущала, что давящий молот подозрительности брата, душных интриг, всех этих двусмысленных, полных яда и осторожного манипулирования фраз, исчез. Так спокойно было сидеть, растворяясь в непоколебимом спокойствии этих мест. Ицхаль почти с сожалением дала приказ о возвращении. Ей бы хотелось обдумать все, что с ней произошло за последнее время, в спокойствии. Однако слишком долгое ее отсутствие может тоже насторожить Ригванапади, и он опять ее в чем-нибудь заподозрит. Она должна быть вдвойне осторожна, если хочет когда-нибудь увидеть своего сына. Живым.
Она уже ступила на веревочный мост, вызвав суетливую беготню своих стражей на той стороне разделяющей их пропасти, когда к ней подлетела запыхавшаяся послушница.
– Мха Грома… она зовет вас, – пролепетала она, и Ицхаль немедленно развернулась.
В келье ее встретил пронизывающий взгляд. Мха Грома больше не кидалась посудой. Она выпрямилась, завернулась в свое рванье и вышагивала по келье с весьма величественным видом. Увидев Ицхаль, святая вытянула руку:
– Как ты можешь быть такой глупой, Ицхаль Тумгор? – строго спросила она. – Я размышляла о твоих словах и осознала, что ты и впрямь не знаешь, кто ты. А я столько лет считала, что Церген сказала тебе… Значит, мое откровение о Годе Снежного Грифа может разрешиться и так: Ицхаль Тумгор узнает о своем предназначении! Или так: святая отшельница Мха Грома заставляет кости Церген сплясать, называя ее старой дурой! – и Мха Грома захихикала, поднеся к губам сморщенный кулачок.
Она могла себе позволить называть покойную предшественницу Ицхаль просто по имени. – Мха Грома и той годилась, верно, в старшие сестры.
– Я не знаю, кто я, – ровно произнесла Ицхаль.
– Ты – Ярлунга! – почти прошептала Мха Грома таким тоном, словно только что сообщила Ицхаль величайшую тайну.
– Но… я ничего не знаю о них, – растерянно сказала Ицхаль.
– О, да сгниют мои кости! – пронзительно взвыла Мха Грома. – Как тебя учили, девочка! Куда смотрела Церген, тупая дочь ослицы! Нет ничего страшнее, чем не ведающая, что творит, Ярлунга! Она же знала, что в правящей княжеской семье концентрация крови Итум Те выше, а значит, выше вероятность Его появления.
– Кого? – тупо переспросила Ицхаль.
– Ярлунги! Проводника! Исполнителя Воли богов! Того, чьи желания сбываются! Избранного! Ты, глупая женщина, не можешь быть Ярлунгой, в самом деле! Оставь меня, я ошиблась. – И старуха с оскорбленным видом отвернулась.
– Значит, того, чьи желания сбываются? – ласково поинтересовалась Ицхаль. – То есть боги настолько ко мне милостивы, что, если я пожелаю, скажем, чтобы эта гора разрушилась, – она разрушится?
– Заткни рот, нечестивка! – заверещала святая отшельница в совершенно неприкрытом испуге. – Ты хоть понимаешь, что способна натворить таким образом? И уже натворила?
– Что, все желания сбываются? – допытывалась Ицхаль.
– Все. Даже самые глупые. Даже те, о которых только думаешь, не произнося вслух. Есть только одно условие – желание должно исходить из самой глубины сердца. Так написано, – мрачно сказала старуха. – Боги посылают Ярлунгу в мир, когда хотят повернуть ось событий, происходящих в мире, в новое русло. Там, где Он оказывается, совершаются странные вещи, которые всегда имеют глубокие последствия для мира, в который Он послан. Можно сказать, Он притягивает такие события к себе, как магнит притягивает металлические опилки. И он не совершает их сам, – но воля богов через него приводит материю вещей в движение, меняет их и направляет. И совершенно не обязательно, что изменения эти не имеют чудовищной сути. Это тяжелая ноша. В ее облегчение боги дали Ярлунге дар исполнения всех желаний.
– Это неправда! – закричала Ицхаль. – Я не Ярлунга! Иначе я не была бы разлучена со своим ребенком, и Ринсэ бы остался жив!
– Иногда попадаются очень, очень глупые ярлунги, – покачала головой Мха Грома. – Те, которые произносят свои желания, а потом забывают о них. Или говорят одно, а имеют в виду другое. Или имеют противоречивые желания. Запомни: сбываются все, даже невысказанные… – Лицо Мха Грома пылало какой-то пугающей радостью.
Ицхаль стало страшно. Она вдруг почувствовала, как в ней клубятся, каждый миг выплывая на поверхность, сотни, тысячи злобных, мелких и завистливых желаний.
– Ты ошиблась, – обессиленно прошептала она.
В этот момент она вспомнила. Шестилетняя девочка получает нагоняй от отца, всесильного князя, за то, что подслушала разговор о своей помолвке с Эхэ-Гэсэром, сыном одного из сановников. Пойманной за этим занятием, Ицхаль очень страшно. Она поджимает губы и, гордо вздернув голову, решительно заявляет, что никогда ни за кого замуж не пойдет.
– Ицхаль! Не смей оспаривать мою волю! – Отец в гневе встает и угрожающе нависает над ней. Маленькая Ицхаль упрямо тянет подбородок:
– Я хочу стать жрицей. Не хочу быть… как это… по-мол-влен-ной. Не хочу замуж за… как его… Эхэ-Гэсэра. Ни за кого заму-уж не хочу. Ясно? Хочу быть жрицей и научиться читать мысли, и прочим чудесным вещам. Вот так!
Видение дрогнуло и пропало. Ицхаль долго молчала, потом закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.
– Это должно уже быть даже в пределах моих сновидческих способностей! – раздраженно закричала Элира. – Его, должно быть, кто-то спрятал!