На свадебный той должны собраться все иомуды от Балхана до Каспия. Мамыш собиралась пригласить родственников и друзей из Челекена, из Чарыда, из Гыра. Поэтому нельзя спешить. Следовало заранее позаботиться и о машинах. По расчету Ханыка выходило, что из Ашхабада надо вызвать не меньше ста такси, а для угощения закупить не менее тонны риса и стада овец. Он обещал предоставить всю живность для тоя. Стоит ему черкнуть два слова в колхоз, и оттуда пришлют овец и десяток верблюдов в придачу для призов на празднике. Это будет его вклад в свадьбу, а с колхозом рассчитаться всегда успеет. Раздразнив вдоволь воображение старухи, Ханык неожиданно спросил:
— Мамочка, чем платят за хорошее? Добром или злом?
Не разобрав, к чему он ведет речь, Мамыш быстро ответила поговоркой:
— На хорошее ответить хорошим сумеет всякий, на плохое хорошим — только мужественный человек.
— Значит, тому, кто поддержит в трудную минуту, ты протянешь руку помощи?
— Ох, дорогой, о чем говорить? Пусть лучше меня живой похоронят, если я не помогу человеку, сделавшему мне хорошее. Ханык-джан, дорогой, если увижу, что тонет человек, сделавший мне добро, или спасу его, или сама утону. Ты прямо скажи, что тебе нужно?
— Нехорошо скрывать свой грех, мамочка, но я боюсь запачкать твои чистые руки своей грязью, — сказал он и сам удивился тому, что сказал правду.
— Не бойся, Ханык-джан! И кровавое преступление не запачкает тебя в моих глазах. Говори, сынок!
— Ради твоего счастья, мамочка, я сделал одно грубое дело. Ты же понимаешь: чтобы привести сюда Айгюль, надо было поссорить Ольгу и Нурджана.
— Умные слова, дорогой.
— Я этого добился.
— Дело сделал, дорогой.
— А теперь нужно покрыть это дело.
— Чем покрыть?
— Ради тебя, мамочка, запомни, только ради тебя я написал то письмо от имени Тойджана к Ольге.
Мамыш вздрогнула.
— Значит, она не гулящая?
— Кто сказал — не гулящая? Ночевала с бурильщиком — и не гулящая? Но какое нам дело до нее? Важно, что из-за этого письма меня хотят встряхнуть немного.
— Тебя?
— Ну конечно! Ведь Тойджан может доказать, что это не его письмо.
— Понятно, понятно… — говорила старуха, поводя вокруг блуждающим взором.
— Что понятно?
Мамыш, не глядя, сказала:
— Сынок во сне повторял: «Тойджан не писал Олге».
— Вот видишь, уже догадываются, что Тойджан не писал Ольге, а скоро разберутся, кто писал!
Старуха, занятая своими мыслями, снова повторила:
— Так и говорил: «Тойджан не писал Олге…»
— Так я же о том и толкую, что письмо писал я сам!
— Можно сказать, как в жару бредил: «Тойджан не писал Олге…»
Ханык потерял терпение:
— Что ты, мамочка, как наседка, кудахчешь одно и то же?
Мамыш сверкнула глазами.
— Как наседка?
— Не сердись, мамочка, мне нужна твоя помощь. Хорошо, если бы ты, когда дойдет до тебя дело, сказала, что сама просила сочинить это письмо.
— Я должна клеветать на себя?
— Мамочка, я ведь не для себя старался…
— Но почему же я должна лгать?
— Есть же поговорка: «рука руку моет, и обе чистые?»
Немного подумав, Мамыш ответила:
— Ханык-джан, если нужно, я могу стирать на тебя, носить на работу обед, если в деньгах нуждаешься — помогу, сколько возможно, но не толкай меня на ложь! Никто ведь не станет наговаривать сам на себя.
Упоминание о деньгах на минуту приласкало слух Ханыка, но, сообразив, что старуха может попросить деньги у Нурджана и проболтается, он сказал:
— Ай, мамочка! Не бывает сладкой пищи без горькой отрыжки. И в кишмише есть косточки, попадаются и стебельки. Если будешь гнаться только за тем, чтобы быть чистенькой, птица счастья никогда не сядет на твою голову! Не удастся тебе увидеть Айгюль в своем углу, украсить свой дом. Подумай как следует и ответь мне. Хорошо?
Мамыш послушно погрузилась в глубокое раздумье. Если она отвернется от Ханыка, поводья счастья уйдут из рук. В ее углу сядет иноязычная, и, что хуже всего, от веку чистый род Атабаевых загрязнится. Но, если запеть под музыку Ханыка, придется лгать. Одно дело, когда судачишь со старухами и приукрасишь свой рассказ какой-нибудь подробностью для пущей убедительности. Другое — явная ложь. Это непростительный грех. Солжешь, а что будешь говорить в день страшного суда? Или еще хуже: призовут на какое-нибудь собрание и скажут: «Ты писала письмо! Ты враг нашего строительства и самая настоящая националистка!» Это очень просто может случиться! Или Нурджан придет и скажет: «Если моя мать — игрушка в руках проходимца, мне не нужна такая мать!» И тогда Мамыш умрет на месте.