Кузьмина Ольга
Неблагой уезд
Купальская ночь, или Утопленники
«Степь, да степь кругом, путь далёк лежит. В той степи глухой замерзал ямщик…» — крутился в голове уездного исправника Степана Алексеевича Неклюдова навязчивый мотивчик. И то сказать, как ему не крутиться, ежели проклятый ямщик и впрямь замёрз. И как только умудрился — в тёплую майскую ночь! И не в такой уж глухой степи, десять вёрст до города, в аккурат на перекрёстке трёх дорог. Но замёрз, да так, что кровь стала льдом. Исправник тайком перекрестился.
— Не поможет… — прошелестело за спиной.
Степан Алексеевич хотел плюнуть через левое плечо, но вовремя спохватился. Его предшественник так плюнул однажды, а потом до конца жизни ходил скособоченный. Исправник молча кивнул становому приставу, чтобы перенёс тело в бричку, а сам заглянул в почтовую кибитку. Седоков в ней, по счастью, не было — ямщик вёз опечатанные сургучом посылки и сумку, полную писем. Всё, вроде, в целости и сохранности.
— Перегружай! — скомандовал исправник.
— Ваше благородие, а с кибиткой что делать? — спросил его помощник. Слишком молодой для станового пристава, он впервые выехал на дело за город и теперь вздрагивал от каждого птичьего крика.
Почтовая тройка исчезла без следа, словно кверху поднялась. Упряжь, правда, осталась, но когда в неё попытались запрячь мерина, прихваченного из управы, он вдруг начал фыркать и упираться. А молодая кобыла, на которой приехал исправник, злобно оскалилась, взвилась на дыбы и заплясала, словно топтала копытами что-то невидимое.
«Эх, грехи наши тяжкие! — уныло подумал Степан Алексеевич. — В отставку, что ли, подать? А жить на что? Да и не отпустят меня…»
За три года он успел сто раз пожалеть, что согласился на должность исправника в глухом уезде, с чьей-то нелёгкой руки прозванным Неблагим. С другой стороны, в долговой яме было бы хуже.
— За кибиткой завтра вернёмся, — решил он. — С отцом Никифором.
Тяжко вздохнув, исправник сел на лошадь. Его помощник привязал мерина к бричке и забрался на козлы, нервно поглядывая на уложенное поверх ящиков медленно оттаивающее тело.
— Поехали! — скомандовал Степан Алексеевич.
Брошенная кибитка осталась на перекрёстке. Когда улеглась пыль, из придорожного ракитника выглянул острый птичий клюв. Коротко стрекотнул и снова спрятался. В кустах зашуршало и заскрежетало.
— Тащи быстрее! — поторопил кого-то скрипучий голосок. — А то до вечера не управимся.
В ответ что-то невнятно буркнули. Из кустов выбрался мальчишка в куцем плисовом сюртучке и натянутом на уши картузе с треснувшим козырьком. Подтянув расхлябанные сапоги, мальчишка выволок из ракитника перевязанный шпагатом ящик, взвалил на плечо и поёжился.
— Промерзло всё… Слышь, Анчутка, мне Мидир Гордеевич теперь голову оторвёт!
Выскочившая из кустов большая сорока клюнула отлетевший от посылки кусочек сургуча и опасливо оглянулась на кибитку.
— Ништо, авось отогреются. Растения — они живучие. Шибче давай! А то крутятся вон… Шантрапа полевая! Накостыляют нам по шеям.
Сорока взлетела, оставив в придорожной пыли странные следы, больше похожие на гусиные, чем на сорочьи. Мальчишка глянул на солнце, клонившееся к закату, вздохнул и затопал напрямик через поле некошеной травы, неуклюже переставляя ноги. То ли сапоги натирали, то ли ноги для этих сапог были неподходящие.
Брошенная кибитка медленно покачнулась и тяжело завалилась на бок. Ободья колёс треснули, спицы разлетелись в разные стороны. Кожаный верх прочертили рваные царапины. Кибитка задёргалась, как туша оленя, терзаемая волчьей стаей.
Когда на следующий день прикатил исправник с бутылью святой воды (отец Никифор не поехал, сославшись на острый приступ инфлюэнцы), от почтовой кибитки остались только разбросанные по дороге ошмётки…
Светлые июньские сумерки просачивались в приоткрытое окно, колыхали кисейные занавески, манили едва слышным звоном колокольчиков, во множестве цветущих на лугу за оградой. Степанида Аполлинаровна, хозяйка усадьбы, столь легкомысленных цветов не одобряла. В её саду росли только полезные травы: беладонна, волкобой, белена, петрушечник, бузина, волчье лыко, вороний глаз… Под землёй притаилась грибница бледных поганок. Степанида Аполлинаровна слыла в окрестностях самой просвещённой по части гибельных зелий ведьмой. Поговаривали, что и мужа она себе заполучила, попросту угостив его отравленной наливкой и пообещав противоядие после свадьбы. Может, и не врали слухи. Иван Макарович Почечуев, мелкопоместный дворянин и некромант-самоучка, хоть и отличался буйным и блудливым нравом, но жену свою боялся до нервической дрожи. В результате страдали слуги, на которых хозяин срывал накопившуюся злобу. А кому из прислуги больше всего достаётся? Мальчику на побегушках, вестимо.