Анчутка достал монпансье, отколупал один жёлтый леденец, сунул за щёку, а коробочку спрятал в ямку под корнями дуба. Была опасность, что ухронку найдут лесавки, но жестянку с собой не потаскаешь — любое железо колдовать мешает.
Анчутка посмотрел вверх. Тучи по-прежнему клубились над лесом — в той стороне, где озеро. Вот и прекрасно! Чёрный-то ручей совсем в другую сторону течёт.
Бес потоптался, прикидывая, какое обличье лучше принять. Сорокой лететь — и думать нечего. Ветки захлещут или филин сцапает. Небось уже все прихвостни Лешего прознали, кто их хозяина с Водяным стравил. Оно конечно, прямой вины на Анчутке нет, за язык он никого не тянул, но и дело не в суде разбираться будет. Стало быть, превращаться надо в кого-то быстрого и незаметного.
Тощий заяц с рожками между ушей нырнул в подлесок и поскакал, петляя, к болоту. Туда, где этой ночью должен распуститься жар-цвет.
Клубочек то катился по тропе, то нырял в заросли папоротника орляка. Каждый раз Дилан надеялся, что вот оно — то самое место, но клубочек не останавливался. Задержался только возле широкого пня, на котором Анчутка прошлой осенью учил приятеля бесовской пляске. Дилан достал из котомки тряпицу с солью, развернул и с поклоном положил на пень.
— Угощайтесь на здоровье, — пробормотал он, искоса поглядывая на недобро скрипящие деревья. За ними чудились длинноногие тени с ветвистыми рогами.
Клубочек нетерпеливо подпрыгнул, поторапливая. Дилан подобрал отлетевший обрывок нитки, уже пятый по счёту, бережно свернул и спрятал в карман. Клубочек одобрительно мигнул и покатился дальше. Вскоре послышалось журчание воды. Дилан, следом за клубочком, обогнул заросший бузиной холм и оказался на берегу ручья с чёрной, как ночь Самайна, водой. Пахло от ручья так, что не только пить, но и касаться воды не хотелось.
На другом берегу мелькали блуждающие огоньки и сновала какая-то лесная мелочь. Хихикали, клацали чем-то костяным. Вроде, звериными челюстями на палках. Дилана никто не окликал. Вот и хорошо, а то гостинцы уже закончились. Он у каждого дуплистого дерева оставлял по куску, не разбирая, берёза это, осина или ясень. Сначала хлеб ломал, потом печатные пряники. Только самый большой оставил на обратный путь.
Впереди пахнуло болотом. Раздались звонкие голоса, рассыпчатый смех, чистая, как родник, мелодия свирели… Клубочек остановился, запрыгал мячиком. Дилан подхватил его и сунул в опустевшую котомку.
Чёрный ручей убегал в заросли пышных, в рост Дилана, папоротников. Сейчас они тоже казались чёрными. «И какой из них зацветёт?»
Свирель смолкла, зато зарокотали барабаны. Ноги Дилана сами собой дрогнули. Захотелось завертеться вихрем, помчаться в бешеной пляске по болоту — всё дальше и дальше, не останавливаясь, пока не сомкнётся над головой трясина… Дилан встряхнулся, избавляясь от наваждения.
— Чего стоишь, гость дорогой? Спляши с нами!
Папоротник расступился, пропуская двоих. Девушка, совсем юная, лет шестнадцати, и парень чуть постарше. Оба в простых посконных рубахах без опоясок. В длинных белёсых волосах вплетены васильки и ромашки. Одинаковые синие глаза смотрят с усмешкой.
«Брат с сестрой, — догадался Дилан. — Это что же получается, он тоже русалка?»
— У него палка ореховая, — хрипло сказал парень. — Ты к нему не походи, Алёнка, а то по тени схлопочешь.
Дилан покраснел и отбросил сухую ветку, которую всучил ему Анчутка.
— Я не буду… Не бойтесь! Хотите пряник? У меня только один, но он большой, я разломлю сейчас.
Русалки придвинулись ближе. Трава под их ногами почти не приминалась.
— На троих дели, — сказала Алёнка. — Или побрезгуешь с утопленниками трапезничать?
Дилан с удивлением отметил, что выговор у них не деревенский.
— Почту за честь. — Он разломил пряник на три неровные части. Поменьше оставил себе, а две побольше протянул русалкам.
Они переглянулись и взяли угощение. Ели молча, не сводя глаз с Дилана. Он мучительно краснел под изучающими взглядами. Брат с сестрой были красивые — лунной, призрачной красотой водяных лилий. А он рядом с ними, как есть урод — с козлиными ногами и пегими, словно перья совы, волосами, которые никак не желали отрастать ровно. Еще и рога недавно проклюнулись, чешутся…
— Ну, и зачем тебе цветок папоротника? — спросила Алёна, слизнув с ладони последние крошки.