- Ты доживешь до ста двадцати, - сказал Грин. - Такие, как ты, живут долго. А хорошие люди всегда уходят рано.
- Ну тогда ты вообще не умрешь.
Кант заказал чай, сандвич и рассказал о том, как сильно был занят все утро.
- Шейла мне очень помогает, ограждая меня от всяких придурков, но иногда и от нормальных людей тоже. Ты как раз сегодня попался. Лес рубят щепки летят. Она никогда не разговаривала с тобой по телефону. Когда мы с тобой в последний раз виделись?
- Четырнадцать месяцев назад. Я сидел в Нью-Йорке и затем вернулся на дубляж. Мы тогда обедали в "Драйс".
В "Драйсе" собиралась голливудская туссовка, разъезжающая на "роллс-ройсах". Как всегда, Роберт заплатил по счету (он выходил из себя всякий раз, когда Грин доставал бумажник), и Грин отвез его домой, в квартиру на Дофеней, в одно из самых высоких зданий в этой части Лос-Анджелеса, рядом с гостиницей "Четыре сезона". Грин познакомился с Кантом, когда тот уже овдовел, и никогда не видел его в компании женщин, разве что за исключением клиенток.
Роберт спросил:
- Где ты пропадал все это время? Месяцев семь назад, будучи в Нью-Йорке, я пытался с тобой связаться, но не нашел тебя по старому адресу. Признайся - ты женился на сказочно богатой женщине с маленьким изъяном?
- Я бы не возражал и против большого изъяна.
- Чем больше изъян, тем лучше, - сказал Роберт, очерчивая в воздухе контуры объемной груди. В этом весь Кант, слегка старомодный, обаятельный, со своими довоенными шуточками и непристойностями.
- Я больше года провел в Мэне.
- В Мэне? Боже мой! Что еврейский юноша забыл в Мэне? Разве там не живут сплошные протестантские антисемиты?
- Ты прав, но я встретил там троих людей, которые случайно ими не были.
- Ты похож на гоя. Они этого не знали, иначе выперли бы тебя из штата в два счета. Чем ты там занимался?
- По мелочи. Ничем особенным.
- Ты снова удивительно конкретен. Чем именно?
- Да так, небольшие роли.
- Тебя что, туда в ссылку отправили? Все дело в женщине, ведь так?
Грин попытался улыбнуться:
- И в ней тоже.
- Давай, рассказывай.
- С женщиной все закончилось плохо.
- Как всегда. То же самое происходит и с жизнью, - сказал Кант, откусывая бутерброд с пастрами. - Я лично не знаю ни одной жизни, которая закончилась бы хорошо. Практически всегда плохо. Поэтому мы здесь в Голливуде так любим хеппи-энд. Самая большая иллюзия, которую только можно придумать. - Он намазал еще горчицы на полукилограммовую порцию и так острого мяса между двумя тонюсенькими кусочками ржаного хлеба. - Я питаю иллюзию, что мне это полезно. Все, что вкусно, доставляет мне удовольствие, а это, говорят, пробуждает всякие здоровые гормоны. Где-то читал. Сущая правда - я живое тому свидетельство.
- Некоторое время назад я написал сценарий.
Грин умолчал, что именно этот сценарий и привел его в тюрьму.
Кант оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на Грина. Он нежно улыбнулся и кивнул.
- Хорошо, - сказал он. Положив на стол вилку, он еще раз ущипнул руку Грина. - Я очень рад. - И перед тем, как продолжить свою работу над пастрами, еще раз воскликнул: - Отлично!... Ты хороший актер, - сказал он, жуя. - Но я считаю, что ты еще и хороший писатель. Рад, что ты наконец что-то сочинил.
- Это триллер.
- Более или менее приличный триллер всегда можно продать. Если не сразу для широкого экрана, то по крайней мере для кабельного телевидения или в качестве "фильма недели". Деньги можно найти.
- Я хочу сам его поставить, - сказал Грин ни с того и с сего.
- Это сложнее, но не исключено.
- Это мое условие.
- Поговори со своим агентом.
- У меня больше нет агента.
Кант посмотрел на него с удивлением:
- Ты же был клиентом "Анлимитед"?
- Уже давно нет.
- Кто же тогда тебя представлял?
- Я сам.
Кант кивнул. Он понял, что Грин не работал.
- Можно мне почитать твой сценарий?
- Конечно.
- У тебя он с собой?
- Я принесу завтра копию.
- Хорошо. Как называется?
- "Пожар".
- Почему бы и нет.
Кант продолжал есть и вдруг посмотрел на Грина:
- Ты ведь уже обедал?
- Перед твоим приходом.
- Хочешь еще что-нибудь?
- Я могу пробежать недельный кросс после всего того, что я сейчас съел.
На самом деле он выпил только кофе, поскольку сандвичи стоили здесь как минимум семь долларов. На эту сумму он должен был существовать целый день.
Кант, казалось, о чем-то задумался и затем спросил:
- Хочешь перейти ко мне? Я знаю, ты всегда избегал подобной альтернативы, но сейчас это выглядит логично. Мы - подходящее агентство для таких сценариев, как у тебя. Тебе будет сложно без представителя. И почему мы никогда не сотрудничали?
- Кто теперь станет с тобой сотрудничать?
- Я тебя тоже ненавижу, поэтому мы квиты, - ответил Кант, чавкая. Томми, не нужно ничего строить из себя, потому что для меня ты такой, какой есть. У тебя был дерьмовый год. Так почему бы тебе не пойти к нам работать? Тебе сейчас нужны деньги?
- Нет, - сказал Грин решительно, как будто он вообще об этом не думал. - У меня все в порядке.
- Составь список фамилий. Я хочу знать, кого из актеров ты хочешь снимать в своем фильме.
- Из категории "Б"?
- Даже и не думай о категории "А". Нам не следует прыгать так высоко. Если получится с "ХБО" или с "Шоутайм", я уже буду доволен. Если же сценарий приведет их в восторг, мы всегда можем попробовать протолкнуть его на большой экран.
- Я составлю список.
- Где ты сейчас живешь?
- В Голливуде. Пока в гостинице, - сказал Грин как можно более непринужденно, словно говорил о бунгало в Шато-Мармонт.
Кант кивнул с серьезным видом. Он явно не верил в туманные рассказы Грина.
- У тебя завтра есть время?
- Конечно.
- Я сейчас составлю контракт. Завтра можешь подписать.
Кант подозвал официантку и расплатился.
Грин хотел помочь ему встать, но Кант воспротивился:
- Отойди от меня, разве я похож на старика?
Они вышли на улицу. В вечерний час пик на бульваре Уилшир образовался затор.
- Знаешь, на что я наткнулся пару недель назад? На твою статью о различиях между американским и европейским кино. О потребности европейцев отображать действительность и о потребности американцев ее подменять.
Грину казалось, что Кант говорит о ком-то другом. Блаженные зарисовки из его жизни до Паулы были как будто вырваны из другой цивилизации. Они ему больше не принадлежали.
- Мне стало грустно, - продолжал Кант, - не от твоих наблюдений, а от того, что я вдруг понял, что у Европы нет шансов. Американский фантастический реализм победит. Культура без корней, на заказ смоделированный опыт, иллюзорная реальность - вот основные понятия двадцать первого века. Европа станет копией Америки. Миром Диснея. Все, что есть в Европе плохого, исчезнет вместе с хорошим - это преимущество. Но куда денутся духи, которым необходимо натяжение между мечтой и явью, или упрямые неверующие, готовые сломать зубы на познаваемой реальности? Через какое-то время все мыслимое станет возможным.
- Надо просто продолжать рассказывать истории, - ответил Грин, впервые за долгое время задумавшись на эту тему. - До тех пор пока будут рассказываться истории об узнаваемых фигурах, об их жизни, у нас сохранится представление об автономном сознании.
Звучало довольно расплывчато, но яснее он выразиться пока не мог. В настоящий момент его голова пухла от забот о чистом постельном белье и дешевой еде. Автономное сознание, думал он про себя, автономное от чего, от кого?
- Ты оптимистичнее меня, - сказал Кант.
Грин не знал, имел ли он в виду что-то оптимистичное или пессимистичное. Слова пришли к нему сами собой. Кант не подозревал, что находился рядом с разоренным бывшим заключенным, который на следующей неделе вполне мог совершить разбойное нападение.
- У меня нет других вариантов, - ответил Грин.
- Я вспомнил, - сказал Кант, меняя тон. - Мы уже давно ищем толкового рецензента. У нас работала Жанис, ты ее знаешь, но в прошлом году она уволилась. Вышла замуж, забеременела. С тех пор мы не можем найти хорошего рецензента. Ты окажешь мне большую услугу, если согласишься нам немного помочь, Грин. Подумай, ты меня очень выручишь.