Отец был простым, говоря по сегодняшнему «маленьким» человеком. Он рано осиротел детство его, совпавшее с военными годами, было тяжёлым и голодным, впрочем, как и по всей стране. Повзрослев, устроился на шахту, открывшуюся здесь – же на его родине – разнорабочим и был этому несказанно рад, потому – что надо было кормить семью, которой к тому времени он успел обзавестись, и которая с каждым годом прибавлялась. Не унывал, получая мизерную зарплату за тяжёлый труд, не резался в карты и не играл в домино во дворе, по вечерам и выходным как было заведено в то время. Все лучше ориентируясь в жизни навязанной, как он говорил, советской действительностью с его абсурдными запретами и со свойственной ему ответственностью осваивая новые для него профессии, он все - же вжился в эту самую систему. Став вполне себе средне статическим, законопослушным гражданином СССР, но все – же был и оставался в душе потомственным кочевником, настоящим горцем. Я могу сказать, он был настоящим истым патриотом земли своей, образа жизни кочевников… Ему как воздуха не хватало просторов кочевий, он по-настоящему тосковал по прежней вольной жизни, скотоводству, ему как прежде хотелось летом кочевать на джайлоо, по зимам спускаться в низины на зимовья. Тогда – то он и задался целью завести хозяйство и кочевать вокруг посёлка, благо это были земли, где он родился и вырос. Его не останавливало даже то - что ему потом приходилось проделывать путь каждый день, с места кочевья до места работы, в общей сложности три – четыре часа. Сейчас я прямо-таки поражаюсь тому упорству, с каким он шёл к задуманному, не досыпая и не отдыхая. Душа его стремилась туда, в высокогорья, в альпийские просторы, за тёплую безветренную пазуху какого ни будь кряжа, где уютно курился - бы дымок из тундука собственной юрты, рядом весело журчал – бы ручеёк. Где рядом паслись – бы его стада. Где ранним утром собирались – бы все его домочадцы, и куда заворачивали – бы на дымок, на свежий кумыс из собственноручно сделанного саба слегка отдающим запахом копчения, все знакомые и незнакомые оказавшиеся в округе по воле судьбы. Где отдыхая, слушал – бы родные звуки комуза, и сам - же наигрывал – бы кюи на самодельном комузе. Судя по тому, как над ним подшучивала мама, и по тому, как он осмеливался на то, когда дома оставались только свои, видимо играл он неважно, да и комуз выструганный им самим (за неимением возможности приобрести его) видимо был, мягко говоря, далёк от творений настоящих мастеров комуза. Но я этого не замечал, может быть потому - что он вкладывал в свою игру и душу и старания, и, играя, был серьёзен, мне казалось, что, нет более близких моему сердцу, исполнителей, чем он. И звучание этого комуза как желанная мелодия детства оставили в моей душе добрый след. След, ведущий в историю мою, семьи, народа.
После войны, не смотря на многочисленные запреты и препоны, ему удалось завести кое какую скотину – корову, с десяток овец и коз, и самую главную его гордость - табун лошадей, что было категорически запрещено властью, но как оказалось спрятать лошадей от начальственных глаз по оврагам каких в горах множество, было легко. К тому же в своих стремлениях он был одинок, таких чудаков готовых в свободное время заниматься заготовкой сена и бегать по горам гоняясь за скотиной в посёлке больше не находилось, поэтому позже на него просто стали закрывать глаза