Худшее из того что он предполагал, случилось, обмякший снег успел промерзнуть. Спускаясь по обледеневшему, обрывистому склону, несколько раз ударился об острые углы скалы. - Неуклюжий стал, постарел что – ли? Проворчал он, потирая ушибленное плечо. – Ну, уж нет, это болезнь, права была Шаани слаб я еще, может и права она была, когда не хотела меня отпускать. Но ничего я еще о-го-го! все будет хорошо. – Повторял вслух, успокаивая собственным голосом дрожь, появившуюся в конечностях. Спустившись к речке, не стал долго оглядываться и в спешке пошел через речку. Перепрыгивая по обледеневшим скользким камням. Взглядом, обшаривая противоположный берег в поисках коня, споткнулся и упал, правая нога, пробив тонкий лед, ударилась о скользкий голышь, соскользнула и застряла меж камней, с досады резко дернул ногу и, охнув, присел. Что – то хрустнуло в ступне, от резкой боли потемнело в глазах. Интуитивно выхватив нож, занес его что – бы сейчас – же разрезать голенище, и скинуть валенок. Но в последний момент, сознание опередило движение руки готового одним взмахом, острого лезвия охотничьего ножа рассечь голенище до самой ступни. Взгляд, брошенный на берег отрезвил его окончательно. Разрезав валенок вряд ли смог – бы помочь ноге, кроме того, что она станет непослушной совсем. Какое – то время сидел, опустив руки, тупо глядя на ногу в валенке, так и лежавшем в воде, осмысливая жуткую боль: - Надо что – то делать! – повторял он, стараясь превозмочь боль: - Шел, не осмотревшись, не обдумав, вот и наделал ошибок - корил он себя:
- Спешил. - Горько усмехнулся он. Еще когда спускался к речке, не заметив своего коня, решил, что он пасется за бугром ниже по течению. И спеша к тому бугру, не заметил, что речка, стиснутая каменными берегами, в этом месте глубже и потому лед здесь не промерз, спеша он не оценил всего этого, а теперь было поздно ругать и проклинать себя.
Прямо напротив, торчали изо льда ветки каких – то кустарников. Он подумал, что если добраться до ближайших ветвей, то сможет, цепляясь за них выкарабкаться на берег. А дальше если найти какую ни будь палку покрепче, то возможно сможет поискать коня. О дальнейшем старался не думать, но отмахнуться от мысли - о возможном нехорошем конце, о надвигающейся смерти – смерти глупой нелепой, даже какой – то жалкой было невозможно – она и подгоняла его. Весь взмокший от липкого пота, проступающего от борьбы чувства самосохранения с дикой болью, ползая по льду, добрался до ветвей. Ценой неимоверных усилий добрался до берега и замер потрясенный тем, что увидел. Множественные следы, взрыхлившие снег, уходили за огромный валун, который был виден еще с той высоты, откуда спустился он, не было сомнения, что здесь побывали волки. Та стая, что он видел с высоты, была далеко внизу, те – бы не успели так скоро добраться досюда, значит, были и другие:
- Все идет к одному, к тому, чтобы вот здесь закончились мои дни. Вот что значит быть бессильным, не иметь никакой возможности предотвратить надвигающееся! Конь, где мой конь? – спрашивал он неведомо у кого, хотелось кричать, но в этом не было смысла - знал, за километры вокруг не было даже духу человеческого: - Нельзя терять надежду! Нельзя думать о плохом! – запрещал он себе думать вообще, о чем-либо. Но здравый смысл, уже разрисовал картину ближайшего будущего, всю плачевность положения настоящего. Без чувств, только рассудком, решил добраться до валуна, каких – бы это жестоких усилий не стоило, хотя – бы для того чтобы забраться на валун и если суждено – то уж лучше замерзнуть, чем быть съеденным. Уже издалека стал осматривать тот огромный валун, видимо, когда – то давно отколовшийся от нависающих скал и докатившийся сюда. Валун – осколок скалы, высотой в два человеческих роста, манил, вселяя в него надежду. То, ковыляя, опираясь на палку, то падая на четвереньки, шаг за шагом приближался к намеченной точке. Расстояние, которое будь он здоров, прошел – бы за какие – то мгновения, он должен был проползать как черепаха, каждый шаг давался усилием неимоверной воли. Лихорадочно оглядывая берега, он так и не смог найти ни своего коня, ни следов его пребывания. Волки, оставив множественные следы, куда – то исчезли. Неумолимо, угрожающе наступали сумерки. Отчетливо осознавая свое положение, Кудайберген спешил скорее забраться на камень до темноты. Но добравшись до вожделенного валуна, увидел, что злой рок и в этом ему не оставил выбора. Здесь за валуном, он увидел смерть в глазницах изодранного клыками черепа своего коня, запекшегося в сгустках месива из клочьев шкуры, гривы и хвоста. Коня он стреножил, без сомнения конец его был скор, выходит он сам и отдал своего коня на съедение волкам и теперь сам такой – же стреноженный ждал своего конца. Тем горестнее стало ему, когда, осмотрев камень, нашел его неприступным со всех сторон, стороны его настолько были ровны, что ни опереться, ни ухватиться было не на что и не за что. Он вспомнил ту лисичку: - Вот и я попался в ловушку, только я сам себе поставил капкан. - Сказал он вслух и не узнал своего голоса, удивительно! Ему казалось, что он давно уже кричит, причитая. Какое – то сипение, вырвалось наружу из его гортани. Обессилев в отчаянии он, выбрал место у валуна, где был наиболее защищен со спины, сел на снег и неуклюже завалился. Волки утолившие острый голод сейчас будут осторожны, на людей они всё равно с ходу не бросаются, он знает. Будь сытное время, наверняка они не решились бы устраивать охоту на орущее существо в медвежьей шкуре, но у голода свои правила будь то человек или зверь. Ещё не успеют высветиться все звёзды на небосводе, как с ним будет покончено - какой жалкий конец! Твёрдый смешанный ком из боли, горечи и обиды раздирающим шипом застрял в груди, он не мог ни пошевелиться, ни даже издать звука. Вывихнутая ступня, которая казалось ему сейчас, стала больше его самого и боль живой змеёй расползавшаяся по всему телу, заполняя его мозг всю вселенную болезненной мутью вгоняла его волю в отчаянную безысходность. Белоснежные пики, озаренные багровыми всполохами заката, представлялись ему то – чистым невинным снегом, обагренным его кровью, то – теплым уютным очагом в его юрте, то – последними мгновениями его жизни в нем самом, цеплявшиеся за воспоминания как закат за пики. Все чаще ловил себя на желании, порождающейся болью и отчаянием – лечь и отдаться в руки злой судьбы. Нащупал и достал из – за голенища нож, провел по лезвию пальцами, лезвие острое, блестящее, так и просилось защищать его: