«Хейнкели» быстро увеличиваются в размерах, стремительно приближаются. Весь напрягаюсь, готовясь к столкновению. Но удара не последовало. Бомбардировщики дрогнули. Первая девятка разметалась по небу.
Есть ли работа труднее, чем бой? Пожалуй, нет! Как много он требует душевных и физических сил! Я часто слышал от летчиков, что иногда приходится воевать только одними нервами, но только теперь понял справедливость этих слов. Выключив мотор, я почувствовал, как весь, словно лопнувший пузырь, обмяк. В этом бою наши нервы оказались крепче фашистской стали.
Заметил подошедшего к самолету Карнаухова, и гнев заклокотал во мне.
— Трибунал будет судить тебя! Мало того что сам сбежал — звено увел?
— Еще неизвестно, кого будут судить. Вы атаковали своих бомбардировщиков!
Эти слова не просто ошеломили меня, они испугали той неожиданностью, от которой люди становятся заиками. На мгновение я представил, что он прав. Что тогда? Ведь перед атакой и я колебался. Что-то страшное, непоправимое надвинулось на меня. Ничего не может быть хуже, унизительнее и преступнее наших настойчивых и расчетливых действий по уничтожению своих самолетов. Перед глазами опять встала армада бомбардировщиков, до мельчайших подробностей припомнился ход боя. Противника в небе определяешь не только по контурам, но и по поведению. Эти бомбардировщики, побросав бомбы, поспешно начали разворачиваться на запад, а не пошли на нашу территорию. Значит, ошибки не было. Страх начал проходить.
— Почему по радио ничего не передал? — спросил я Алексея Карнаухова.
— Передатчик отказал.
— Почему не сделал попытки предупредить нас эволюциями самолета?
— Боялся, что мои ведомые начнут вам помогать, поэтому и увел их.
Как он логичен в суждениях. Что это — умелая маскировка трусости или глубочайшее заблуждение?
После разбора вылета, когда ни у кого не осталось сомнения, что мы вели бой с фашистскими самолетами, Карнаухов, расстроенный и подавленный, долго сокрушался и мучился, переживая допущенную ошибку. Но никто не выразил ему ни жалости, ни сочувствия.
Вскоре Алексей Карнаухов искупил свою вину, совершив таран в воздухе.
На другой день жарко палило солнце. За три часа крутого подъема к вершине Ай-Петри я выдохся. Во время войны мне, знавшему только аэродром и фронтовое небо, не приходилось столь долго ходить, тем более в гору. Но признаться в усталости я не хотел. Стал только молчаливым и под видом вытряхивания мусора из тапочек то и дело останавливался. Зато у Амет-Хана не было видно никаких признаков усталости. Он шел по дороге детства и с увлечением вспоминал, как еще малышом вместе о отцом на коне скакал по этим горам и ущельям, а позднее со сверстниками устраивал здесь военные баталии, играя в чапаевцев.
— Больше не могу, — тяжело выдохнула моя жена и буквально рухнула на землю в тень кизилового куста. — Уморили вы меня, герои. Я же первый раз в горах.
Я тоже устала, прижимаясь к матери, сказала дочь.
— И правда, Амет-Хан, загнал ты нас. Давайте отдохнем! — я решительно опустился на землю.
— Ну не изувер ли! — выругал себя Амет-Хан. — Забыл, что вы не горцы.
— Ты на фронте уставал когда-нибудь от полетов? — спросил я.
— Нет, дорогой. Наоборот, я плохо себя чувствовал, когда долго не летал. Голова как-то начинала тупеть и мышцы вянуть. Даже спалось плохо.
— Посидите с нами, — предложила ему Валя.
— Минуточку, сейчас я вам наберу фруктов. Дикие. Они кислые, но в них много соку. Усталость сразу улетучится.
Вскоре он пришел с полными карманами груш и яблок. Мы не столько их ели, сколько высасывали сок: хотелось пить. Жена и дочка восторгались природой, ее щедростью, красотой и доступностью. Они впервые были в Крыму. Валя, глядя на Амет-Хана, спросила:
— Вы здесь все знаете, все вам знакомо, и вы какой-то бесстрашный. Это, наверное, у вас с детства?
— В детстве был глупеньким, не понимал опасности. — Он вскочил. — А знаете, где поумнел? Пойдемте покажу. Минут двадцать до вершины.
— Отдохнем еще, — взмолилась Валя. — Ну хоть минут пяток!
— Виноват, — Амет-Хан поднял руки и сам сел.
— Как это ты сумел сразу поумнеть? — спросил я.
— Да, сразу. За какой-то миг. Сейчас на макушке горы вы увидите то место, где я понял, что такое жизнь.
После отдыха мы забрались на Ай-Петри. Под нами лежало необозримое море, и казалось, что на горизонте оно выше нас.
— Вот это да! — Глаза Вали блестели восхищением. Белое платье развевалось на ветру. Она глядела на море, горы и небо. — Перед такой красотой и величием сама душа поет!
— Не у всех, — вмешался Амет-Хан. — Я вчера взобрался сюда с одним отдыхающим. Кандидат наук. Так в первую очередь он плюнул отсюда вниз.
Из-под обрыва Ай-Петри вылетел орел. Очевидно, он не ожидал встретить людей и переворотом скрылся вниз. Амет-Хан показал на него рукой:
— Вот кто из меня выбил ребячье бесстрашие.
Мы повернулись к нему.
— Не говори загадками, рассказывай, — попросил я.
— Идите сюда, — Амет-Хан приблизился к обрыву горы. Мы последовали за ним, но тут же попятились назад.
— Ой, да там пропасть! — Валя побледнела.
— Страшно? — спросил Амет-Хан. — Подойдите поближе и еще раз взгляните.
Я взял Валю за руку и подвел к обрыву. Чуть ниже вдоль обрыва тянулась неширокая каменная терраса.
— Вот она меня и спасла, — начал Амет-Хан.
…У него было радостное и беззаботное детство. Он рос, не ведая ни печали, ни страха. Природа и крепкое здоровье были переданы ему по наследству. Когда Аметхе минуло тринадцать, его увлечением стали прогулки на Ай-Петри, откуда он любовался просторами неба, моря и земли, Но однажды его детская безмятежность с глазу на глаз столкнулась со смертью.
День тогда был ясный, и только на Ай-Петри природа надела белую и круглую облачную шапку. Мальчику нестерпимо захотелось забраться под эту «шапку» и руками пощупать ее «мех». На этот раз он не шел, а летел — так быстро преодолел знакомую дорогу.