И на последнем своем творческом вечере в 1966 году снова подытожит:
— Если считать годы Великой Отечественной войны, то с дорогим моим человеком хирургом Устименко и его друзьями и врагами я прожил вместе более пятнадцати лет. Срок достаточный. Во всяком случае, вполне достаточный для того, чтобы убедиться в активном начале тех, кого я любил и кого люблю по сей день.
«Больше всего на свете неприятны моему современнику характеры вялые, пассивные, те люди, по глазам которых видно, что их «хата с краю...» — напишет он в автобиографии. И процитирует Николая Заболоцкого:
И хотя герой трилогии Германа Владимир Устименко не реальный человек, а всего лишь литературный персонаж, все, что сказал Юрий Павлович о героях своих документальных повестей, целиком относится и к вымышленному им, Германом, Володе Устименко.
Ведь это не только персонаж — это авторская программа.
Между мальчиком Володей из первой книги трилогии, тем самым ригористом Володей, отрицавшим Чехова, мальчиком Володей, сыном летчика Устименко, павшего в боях за революционную Испанию, и Владимиром Афанасъевичем Устименко, выступающим в Париже в феврале 1965 года на международном симпозиуме по вопросам лучевой терапии, пролегла жизнь — большая, нелегкая, жизнь целого поколения, точнее, нескольких поколений. Трилогия, таким образом, отразила не только биографию врача Устименко, но и жизненный опыт самого автора, вобрала раздумья художника об этих десятилетиях нашей жизни, наконец, размышления автора о жизни собственной.
Место действия в последних страницах трехтомного повествования Юрия Павловича — Париж, 1965 год.
Сам Юрий Павлович был в Париже в этом же 1965 году, продолжая лечиться от поразившего его недуга лучевой терапией.
Рассказывая о том, как обнаружился в Париже двоюродный брат его, художник, пригласивший Германа «на свой кошт» в Париж вместе с лечащим врачом «моим профессором Карповым», больше говорит о брате и его картинах, нежели о том, как его, Германа, лечили.
Потом долго мне не писал — ему было очень плохо, шла первая атака наступившей болезни...
«Я ужасно перед тобой виноват... и мне нет никакого прощенья...»
Возвратившись домой, в свою деревню Соснову под Ленинградом, где была начата его трилогия, он написал эпилог к последней части романа.
Название каждого из трех томов предсмертной работы Юрия Павловича как бы заключает его авторскую программу.
«Дело, которому ты служишь». «Дорогой мой человек». «Я отвечаю за все».
Выписываю эпиграфы, которые ставил Герман перед этими романами.
Перед первым — блоковская строка: «И вечный бой! Покой нам только снится...»
Перед вторым — из Джона Мильтона, английского поэта XVII столетия, слова которого, однако, звучат более чем современно: «Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли».
Перед третьим — Шекспир: «Чтоб добрым быть, нужна мне беспощадность».
Страницы последней своей книги пишет уже приговоренный.
Торопится, взяв за руку своего спутника, врача Устименко, дойти вместе с ним до конца...
Кажется, что, и уходя, держит его руку.
Когда-то в молодости нашей, слепяще-веселой, полной нелепого шума, неугомонности, прекрасного товарищества и чистых помыслов, ласково дразня юного Юру, будущего Юрия Павловича, я окрестил его именем Манон Леско, «погибшего создания», героини романа аббата Прево, женщины ветреной и несчастной, легкомысленной и прелестной, имея в виду ветреность моего юного друга, непостоянство и зыбкость его в привязанностях, увлечениях, страстях.