Однокашник, рискнув, дал немного спирта, позвал в нашу с Кроном каюту еще несколько офицеров. И была заперта на ключ каюта, и ночь была бессонной, и разговор походил своею беспорядочностью на тот, в каюте крейсера на Балтике, и наслушался я многих флотских историй, забавных и печальных — во флотской «травле» всегда одно переплетается с другим, как в хорошей пьесе, все равно, драма ли это или комедия...
В числе новелл этой океанской «тысячи и одной ночи» была история и о сыне известного адмирала — сын служил на Дальнем Востоке, кажется в Совгавани, точно не помню.
Совершил поступок из ряда вон выходящий — парень был честный, порядочный, но без царя в голове и, главное, разбалованный страстной отцовской любовью — мать умерла рано, в блокаду...
Друзья адмирала, обеспокоенные последствиями поступка сына, а еще более тем, что для отца эти последствия могут оказаться гибельными, у него была болезнь сердца, вызвали его из Ленинграда на Дальний Восток.
Слушая эту историю, мысленно приплюсовал я к ней памятный мне факт: я проходил перед войной учебный командирский сбор на острове Валаам, там находилась школа юнг и боцманов; приехал туда инспектировать некий известный адмирал. А в школе юнг учился его сын. Но сын в момент приезда отца сидел на гауптвахте. И отец, узнав об этом, сократил срок пребывания на острове. От свидания с сыном отказался.
И еще я приплюсовал к дальневосточной истории некоторые случаи из начала службы моего племянника, морского офицера с Балтики...
И родился из всего этого варева будущий персонаж будущей пьесы, которого я назвал Часовниковым. А пьесу — «Океан».
Не знаю, вышел он у меня или нет, но без него пьесы бы не было, это я знаю твердо.
ЧП на гражданском языке — чрезвычайное происшествие.
Чрезвычайное происшествие — это непорядок.
Драматургия же, как уже установлено многими примерами из биографии и творчества автора этой формулы, драматурга Николая Федоровича Погодина, начинается с непорядка.
Что есть драматургия, я пока себе еще не уяснил, но эта формула для меня незыблема...
ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ОКЕАНА К РЕКЕ ФОНТАНКЕ
Сколько раз в юности бежал я вдоль ее темных и нечистых вод, стиснутых гранитным корсетом, в ушах еще шумел гул типографских машин: я только-только снес в типографию выправленные гранки путевого очерка, — бегу, мчусь, лечу — успеть бы к третьему звонку, пока билетерша не захлопнет перед твоим носом дверь, ведущую в зал... «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил! Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове...»
И я там был, на Фонтанке, и водку, случалось, там пил, и шумело в голове, случалось, но больше не от водки...
Сколько счастливых мгновений переплетается памятью чувств с этой рекой, и с домом, где стоит Большой драматический театр, и с домом на Фонтанке, где жила Наталья Сергеевна Рашевская, артистка бывшего Александринского театра и главный режиссер Большого драматического театра; и с Домом печати на Фонтанке, где выставлялись Малевич и Филонов, выступал Маяковский, и несправедливо забытый ныне талантливейший режиссер Терентьев ставил свои знаменитые спектакли «Фокстрот» Василия Андреева, «Ревизор» Гоголя и «Наталью Тарпову» Сергея Семенова, и персонажи произносили — вместе с репликами — все авторские ремарки...
Напротив Дома печати, на той стороне реки, жила Анна Ахматова...
Ах, Фонтанка, неказистая река!
Мутноватая, малоподвижная, несамостоятельная, попросту один из рукавов Невы.
Но каждый ее марш — этап в истории Петербурга, Петрограда, Ленинграда... Его трагедии, его надежды...
Пересекает Невский — оседланная Аничковым мостом, с рвущимися в небеса конями Клодта, с укрощающими их дикими скифскими юношами...
Коней с юношами уложили в гигантские ящики в сорок первом и торжественно водворили над Фонтанкой после войны...
А если случится вам попасть с Литейного проспекта, со стороны бывшей Пантелеймоновской улицы, ныне улицы Пестеля, на Марсово поле, где горит Вечный огонь, пересечете по мосту со старинными матовыми фонарями ее же, реку Фонтанку...
Она сольется с державным течением Невы, миновав Летний сад, тот самый, из «Евгения Онегина»...
И мне в далекой юности счастливых мгновений случалось, налегая на весла, плыть по Фонтанке, обгоняя лодочки с влюбленными парочками, которые никуда не спешили, медлительные баржи со штабелями дров, которыми отапливались тогда и ленинградские дворцы, и ленинградские квартиры, с тем чтобы стремительно, только-только не перевернувшись вверх дном, вылететь из-под последнего через Фонтанку, близко от дома, где жил Борис Андреевич Лавренев, моста над Дворцовой набережной на невские просторы, холодно-свинцовые, непокойные...