— Согласна, подобное поведение недостойно аристократа и офицера. Я сразу же по возвращении проинформирую мужа об этом. Давайте говорить откровенно, вы же этого добиваетесь? — выпрямилась на стуле княгиня и отложила в сторону газету.
— Вы желаете говорить откровенно? — присел полковник. — Извольте. Его величество разочарован легкомысленным отношением Николая Дмитриевича к своим обязанностям. Большего я вам сказать не имею права, но вы же меня понимаете?
Полковник многозначительно помолчал и внимательно посмотрел на посетительницу.
— Понимаю, — согласилась Дарья Александровна. — Почему вы не обратитесь напрямую к мужу? Это его сын и кому как не ему первому необходимо об этом знать?
— Мы считаем, — полковник движением бровей указал княгине на портрет государя на стене. — Что только вы с присущей вам, как и всем женщинам, мягкостью и любовью сможете правильно донести до супруга все эти неприятные вести. А мы люди грубые, служивые, привыкли рубить с плеча. Боюсь, князь может неправильно нас понять и в своей горячности наломать дров. Нам бы этого очень не хотелось, поэтому и решили обратиться к вам.
— Донести, я поняла. Что ещё я должна, по вашему, сделать? — ещё больше выпрямила спину княгиня.
— Для вас и для дела было бы хорошо, если бы выпуск новых самолётов на Путиловском заводе полностью взял бы на себя Дмитрий Игоревич.
— Насколько мне известно, он и так является там основным акционером и, более того, все счета открыты на его имя?
— Да, верно. Но этого мало. Нужно отодвинуть в сторону от производства Николая Дмитриевича. Боюсь, после всего этого, — Изотов кивнул на разложенные на столе московские газеты. — Он потеряет благоволение государя. Последствия такого проступка нетрудно предсказать. Я уже не говорю о репутации, вероятного остракизма от двора, последующего за ним неприятия в свете и прочем. В конце концов, вам же не нужны убытки на предприятии?
— Хорошо, я вас поняла. Сегодня же поговорю с мужем. Есть что-то ещё, что мне необходимо знать или я уже могу идти? — Дарья Александровна встала, заставляя тем самым полковника вскочить с кресла.
— Было бы хорошо, если бы и бывшее предприятие Яковлева перешло под управление не Николая Дмитриевича, а вашего супруга, Дарья Александровна, — предложил жандарм. — Нам известно, что у вашей семьи есть толковый юрист. Паньшин, если не ошибаюсь? Так вот, было бы замечательно, если бы и отчисления за привилегии поступали бы не на счёт Николая Дмитриевича, а на счёт вашего супруга. Вы же знаете, большие соблазны преумножают многие печали. Кто ещё позаботится о пасынке и наставит его на путь верный, если на вы, Дарья Александровна?
— Я передам ваши слова мужу, — коротко кивнула княгиня.
Развернулась и вышла из кабинета, не попрощавшись. И ей очень не понравились сказанные жандармом в заключение слова. Какими бы ни были сложными отношения мачехи с пасынком, но опускаться до подобного ей не хотелось. «Передам весь разговор в точности Дмитрию, пусть он решает», — подумала княгиня и успокоилась.
***
Наутро я проклял и себя, и сказанные мной необдуманные слова в Волочке, и сам Волочёк. Не было бы там посадки и последующего за ней торжественного ужина, и не состоялся бы у меня со Второвым тот разговор. Не уговорил бы он меня садиться у Выставки, и не поставил бы я ему своих условий. Теперь вот приходится отдуваться.
В чём дело? А в сказанных мной словах по обеспечению должного отдыха для меня. И всё бы ничего, но только должный отдых мы с Второвым понимаем по-разному.
Если я под этим подразумеваю нормальный здоровый сон в чистой постели и хороший завтрак наутро, то для Николая Александровича это простое понятие перерастает в нечто большее.
Нет, ко сну у меня претензий нет, выспался я замечательно. И дом у компаньона, точнее у его отца Александра Фёдоровича прекрасный. Шикарная ванна, горячая вода, плитка на стенах и махровые полотенца — всё выше похвал. Нет, золотого унитаза не было, каюсь, специально полюбопытствовал. Очень уж поразил меня рассказ моего начальника, полковника Кованько, о царящей в этом особняке роскоши. Или у нас с полковником различные представления о роскоши? Может быть.
Горничные были обходительны и предупредительно вежливы, красивы и доступны. Каюсь, не удержался, да и кто бы на моём месте смог противиться такой красоте, ненавязчивой, но неотразимой настойчивости и последующей за прелюдией мягкой податливости? Я вот не смог. Хотя мелькала, мелькала где-то на краю сознания в первый момент мысль о праведном воздержании. Всё-таки чужой дом с такими же чужими порядками, я тут в гостях. В общем, мысль промелькнула и благополучно растаяла, как утренняя дымка на жарком солнце.