Бросаю взгляд вперед. Облака ближе. Взгляд назад, и - "мессершмитты" ближе. Снова ощущаю горечь во рту. Киндюшов сидит в кресле, делает вид, будто сверяет карту с местностью. Но я знаю - это для меня, чтобы придать мне спокойствия.
В наушниках слышу, как сопит носом радист. Догадываюсь, возится с пулеметом, заряжает, вращает башню.
Скашиваю глаза. "Мессершмитты" рядом. Темно-зеленые, с короткими обрубленными крыльями. На хвостах - свастики, в носах - пушки. Хочу отвернуться - и не могу. Пушки! А у нас пулеметы...
Неожиданно для себя произношу хриплым голосом:
- Патроны беречь! Раньше времени огонь не открывать!
А в это время в носу у "мессершмиттов" оранжевые вспышки, и прямо на меня один за другим летят золотые шарики. Отворачиваю самолет, инстинктивно втягиваю голову в плечи, прижимаюсь к бронеспинке сиденья. В ту же минуту влетаю в облака. У-ф-фф!
По груди, по рукам и ногам течет волна радости. Ушел! Остались фашисты с носом!
Только тут я пришел в себя. Вот она - та самая деталь, которую я прохлопал ушами: облака! Что сказал комиссар? Я вспомнил его слова. Он сказал: "И погодка как раз подходящая". Эх, шляпа я, шляпа! Впрочем, почему я недоволен? Все идет отлично. Если и струхнул немножко, так об этом же никто не знает.
Самолет летит по заданному курсу. Градус в градус. Это трудно - так точно держать курс в облаках. Но я держу.
Прошло минут двадцать. Чувствую - машина кренится влево. Или это мне так кажется? На секунду отпускаю штурвал и педали. Нет, кренится, да еще как! Что за новость? Когда мы взлетели, этого не было.
- Скоро цель, - говорит штурман. - Снижаться будем как - сразу или постепенно?
Я могу сразу, могу и постепенно. Но мне хочется проверить штурмана и одновременно показать свое умение в слепом полете снижаться с заданной скоростью.
- Лучше постепенно, - говорю я. - Сколько метров в секунду надо терять?
Киндюшов хватается за линейку. Хлоп - готово!
- Полтора метра в секунду,
"Ишь ты - полтора. Хитрец. Испытываешь? Давай-давай".
Сбавляю обороты моторам. Устанавливаю скорость снижения полтора метра в секунду. Ни больше ни меньше.
Самолет кренит все сильней и сильней. Просто терпения нет никакого. И что за причина? Я уже устал держать правую педаль и выкручивать штурвал.
Снижаемся. Мелькает мысль: "Вот выйдем из облаков, а "мессершмитты" тут как тут!"
Но облачность толстая, почти до самой земли. Выныриваем. Высота сто пятьдесят метров. Под нами лес, река, за рекой железная дорога. Штурман вскакивает, становится на колени.
- Курс триста двадцать! - командует он.
Разворачиваюсь, смотрю вперед. Разъезд в три колеи. Три товарных поезда. На крышах вагонов группки солдат и зенитные пулеметы. По путям ползают зеленые фигурки. От паровозов - дымки и облачками пар. Все тихо, мирно. От линии фронта далеко. Погода плохая. Кто их найдет? Солдаты лежат на крышах возле пулеметов.
Налетаем как вихрь. Зеленые фигурки, словно в кино, когда рвется лента, сначала замирают в неподвижных позах, потом бегут врассыпную, падают, топчут друг друга.
Целюсь самолетом на средний состав. На меня летит задний вагон с красным флажком на буфере. Штурман нажимает кнопку бомбосбрасывателя и тут же кричит:
- Огонь!
А у меня чувство досады: "Ах, черт! Эту команду воздушным стрелкам должен дать я, командир экипажа".
Самолет вздрагивает - отрываются бомбы. Мелькают вагоны, искаженные ужасом лица солдат, сидящих на крышах. Громкий треск, словно разрывают полотно, пороховая гарь - это наши пулеметы, и сзади - глухие удары: бум-бум-бум!.. Упругие воздушные толчки швыряют машину из стороны в сторону. Проносятся паровозы. Все! Задание выполнено. Разворачиваюсь с набором высоты. Горят вагоны, клубится дым и что-то рвется, разбрасывая искры.
Штурман дает курс. Ухожу в облака. Выше, выше! Пытаюсь прийти в себя, разобраться в чувствах и в этой искрометной кутерьме. Был страх? Нет, пожалуй, не был. Я просто... не успел испугаться. И это все? Все.
Я разочарован. В глубине души. А на поверхность начинает выплывать разный красивый мусор: "Если посмотреть со стороны, то я вел себя молодцом. Ведь в нас стреляли. Может, наша жизнь была на волоске".
Ладно, не будем копаться в чувствах. Ведь это мой первый боевой полет, мое боевое крещение, мое посвящение в "рыцари".
Однако же, черт возьми, что с самолетом? Я уже вывернул до отказа штурвал, а правую педаль хоть держи обеими ногами. Почему так кренит самолет? И тут же громко, во всеуслышание награждаю себя вполне заслуженным эпитетом:
- Идиот!
- Что, что? - переспрашивает штурман.
- Нет, ничего. Это я так, про себя. Идет, говорю.
Проверяю догадку. Точно! При взлете, как положено, я включил бензиновые краны обоих баков: левого и правого крыла. Включил и не проверил, равномерно ли расходуется в полете горючее. Ну, конечно, в правом 300, а в левом - 1200. Молодец, что и говорить! Шляпа. Сундук с гвоздями. Как же я теперь буду заходить на посадку. Ведь левый разворот делать опасно - можно запросто перевернуться в воздухе.
Садимся с прямой в сумерках. Аэродром пустой. Самолетов почти нет. Только два или три задержались рядом с моей стоянкой. Полк ушел на боевое задание.
Подрулил, выключил моторы. Отстегнул парашют, вылез на крыло. Ну и устал же я из-за этого крена!
Киндюшов по приставленной лесенке спустился на землю. Я смотрел на него с уважением. Вот это штурман! Мне бы такого. Молодец, что и говорить. Так точно вывел на цель!
- Спрыгиваю, подхожу к нему и, не смущаясь тем, что рядом стоят радист со стрелком, благодарю:
- Спасибо, друг, за такой полет. Киндюшов смущен.
- Ну что ты! Тебе спасибо. Держался как надо. - И тут же шепотом: Командир полка, Щербаков!
Оборачиваюсь. Точно, командир полка. Высокий, стройный.
Командую "Смирно!", докладываю. Мне видна в темноте его белозубая улыбка. Принял доклад и к штурману:
- Ну как?
Я не расслышал, что сказал Киндюшов, - в это время рядом заработал мотор, - только увидел краем глаза, как стоявшие тут же радист со стрелком подняли руки и выставили вверх большие пальцы.
Мы - экипаж
Утром в столовой ко мне подошли трое: капитан и два сержанта. Капитан пожилой, плотный, с совершенно лысой головой. Чем-то похож на медведя. Протянул руку с толстыми, короткими пальцами, представился:
- Евсеев. Назначен к вам в экипаж штурманом.
Мне неловко. Штурман старше меня по возрасту и по званию. Мне хотелось бы молодого, с новой, современной выучкой. Ну да ладно, что поделаешь. Судить о качествах еще, пожалуй, рано.
Подходит второй - высокий, подобранный, с густыми вьющимися волосами, лицо доброе-доброе. В светлых глазах лукавинки.
- Старший сержант Заяц. Стрелок-радист. Назначен к вам о экипаж.
Подходит третий. Невысокого росточка. Круглый, как колобок. На розовых, не тронутых бритвой щеках пушок. Как на персике. Глаза - сама готовность. Скажи ему: "Прыгни в огонь", - прыгнет! Встал по стойке "смирно", доложил:
- Младший сержант Китнюк. Воздушный стрелок. Назначен к вам в экипаж.
Смотрю на всех троих. "Значит, теперь мы - экипаж. Мы связаны одной веревочкой, и жизнь каждого зависит от внимания и умения другого. Мы должны быть дружны и спаяны. Один за всех - все за одного. Но..." Я прерываю свои мысленные философские рассуждения. Чего уж там: у нас ведь нет еще и самолета...
Спрашиваю у сержанта, устроились ли в общежитии.
- Нет, товарищ командир, - отвечает Заяц, оправляя безукоризненно сидящую гимнастерку. - Там еще ребята спят после боевого вылета, не хотим их будить.
"Пять очков в твою пользу, - подумал я. - Значит, ты не эгоист и у тебя развито чувство уважения к другим. Молодец, Заяц!"
- Ну тогда идите погуляйте. Осмотритесь. Когда нужно будет, позову.
Со штурманом у меня разговор особый. Штурман, как я убедился, фигура в экипаже важная, и мне хочется знать о Евсееве побольше.
Идем с ним в тень аллеи и садимся на скамью.
Штурман достает портсигар с папиросами, вежливо предлагает мне. Я отказываюсь - не курю. Толстыми пальцами достает из коробка спичку. Чиркает, обламывает. Пальцы его чуть заметно дрожат. Волнуется. Закурил, потушил спичку, посмотрел, куда бросить. Не нашел, сунул в коробок.