ОТ АВТОРА
МЫ ЕЩЁ ВСТРЕТИМСЯ
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
НЕБО ЗА СТЕКЛАМИ
СТРАННЫЕ ВЗРОСЛЫЕ
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ
ОТ АВТОРА
В книжке, которую вы открыли, читатель, четыре повести, написанные в разные годы. Так сложилось, что все они ленинградские. Удивительного в том ничего нет. Автор убеждённый ленинградец, проведший в городе на Неве почти всю свою жизнь.
Впрочем, первая из помещённых в сборник повестей писалась вдали от нашего города. Её много лет назад отважился сочинять совсем ещё молодой командир сапёрной роты в дни выпавшего на его долю фронтового затишья или вынужденного безделья в офицерских резервах и госпитале.
Лихо исписанные страницы толстой тетради, добытой в румынском городе Яссы, в предпоследнее военное лето, затем стали повестью «Мы ещё встретимся».
Поздней осенью сорок пятого, перепечатав рукопись на машинке, я, ещё в шинели с капитанскими погонами, понёс её на канал Грибоедова, где в «писательской надстройке» на четвёртом этаже жил отдалённо знакомый мне М. М. Зощенко.
Было совсем мало надежды на то, что моё сочинение понравится этому давно любимому мной удивительному писателю. К тому же рукопись успела побывать в руках консультанта одного из московских ежемесячников и была мне со вздохом возвращена.
Но Зощенко, как ни поразительно, одобрил мои писательские начинания. Когда я, наконец решившись, позвонил ему по телефону, Михаил Михайлович сказал, что передал рукопись в редакцию «Звезды». Прошло несколько месяцев, и повесть была напечатана в журнале.
Вскоре вышла и книжка. Я стал называться писателем, не имея на то ещё никакого права, и оставил работу театрального художника.
Да и как было удержаться? Повесть получила широкий читательский отклик и была благожелательно встречена литераторами старшего поколения. Меня звали на встречи с молодёжью в библиотеках и клубах. Успеху книги способствовало и то, что о ней заспорили критики, тем более что большинство из них повесть ругало.
Шли годы, я увлёкся драматургией и вместе с Евгением Мином написал несколько пьес, которые ставились театрами Ленинграда и других крупных городов. Одна из них — «Мирное утро» — была сыграна студией МХАТ (позже ставшей театром «Современник»), где главную роль — майора Мартынова — играл Олег Ефремов. Однако меня тянуло к прозе. Я вернулся к ней и прошёл лучшую для писателя выучку рассказа.
Уже выпустив три сборника, лет через десять после выхода первой книжки, я перечитал «Мы ещё встретимся» и устыдился того, как неумело была написана повесть.
Меж тем десятки раз склеенная книжка ещё ходила по читательским рукам, сделавшись библиотечной редкостью.
И тогда я сел, чтобы переработать повесть наново. Самым опасным было при этом утратить пульс времени, который бился в этой одной из первых послевоенных книг. Потрудившись, я надеялся, что мне удалось сохранить былую свежесть повести, несколько улучшив её почерк.
По тому, что книжка с тех пор вышла дважды, по тому, в каком виде я встречаю её на абонементных столах в библиотеках, я убеждаюсь, что судьбы тех, о ком я писал почти с натуры в далёкие военные годы, не чужды и нынешнему новому читателю.
Меня никогда не привлекали ни исключительные, ни идеальные герои. Я просто убеждён, что идеальных людей на свете нет. Но верю я и в другое — нет безнадёжно плохих. Если такие люди и находятся, то столь ничтожное количество, что на них не хочется останавливать внимания. Зато большинство людей сложных и в своей сути противоречивых. Во всяком случае мне на таких везло. Я встречал их повсюду, приглядываясь к ним, где мог и сколько мог.
Я знал лейтенанта Володьку Ребрикова, который в дни жестоких боёв на реке Миус страдал оттого, что его некрасиво постриг ротный брадобрей. Я видел, как на «газике», теряя последние силы, раненый полковник Латуниц радовался тому, что машина шла по отвоёванному с утра клочку земли. В госпитале я повстречался с юной медсестричкой — землячкой из Ленинграда — Ниной Долининой. Знал я и её отчима — театрального режиссёра — человека, снедаемого жаждой мелкой власти. Все эти люди из повести «Мы ещё встретимся» носили другие фамилии, но мне были хорошо знакомы.
Я жил в квартире, ещё хранившей следы блокады, рядом с мятежным морячком Лёшей Поморцевым из «Неба за стёклами». Сиживал с ним в пивной на Кузнечном. Дома вёл долгие беседы с Аней, такой хрупкой на первый взгляд и такой мужественной, когда её узнаешь ближе. С Петром Васильевичем из «Странных взрослых» мы когда-то вместе начинали в театре на втором этаже «Пассажа». До сих пор здравствующая Августа Яковлевна порой звонит мне по телефону и спрашивает, что я написал нового. С Куксом, недавно обретшим отдельную квартиру, я иногда вижусь в редакциях. Вот только Тоню-Жульетту из той же, теперь уже шагнувшей на экраны телевизоров повести я не узнаю. Она безнадёжно выросла. А ведь когда-то я сам оттаскивал озорницу от поливочной машины на площади Искусств, с чего и началось наше знакомство. И с юными, нынче уже повзрослевшими, героями «Третьего лишнего» я был знаком. Мне почему-то кажется — в жизни их всё наладилось. Правда, я потерял молодых людей из виду.
Все, о ком я писал, — ленинградцы: коренные жители или приезжие из других мест, ставшие ленинградцами. Люди разных поколений и различного жизненного уклада. Куда бы их ни закинула судьба, они непременно скажут, что они из Ленинграда, и умолкнут, ожидая восторженных слов в адрес нашего города. Что поделаешь, таково уж свойство города на Неве, что всякого, кто здесь вырос, учился, работал или служил в армии, Ленинград, с его хмурым небом и зябкими балтийскими ветрами, навсегда оставляет верным себе и пожизненно признательным.
Трогательный патриотизм? Нет. Я ведь не из Ленинграда. Родился на Ангаре в далёком Иркутске, но побывал в нём лишь много лет спустя. Ещё младенцем меня увезли в Вятку, где я рос до десяти лет, самых главных, как мне думается, в жизни человека. Так что своей родиной я считаю Киров. С Вяткой-рекой, с её синими весенними разливами и бескрайними лесными далями, открывающимися с высокого берега, на котором стоит Киров, связаны мои ранние воспоминания. Я ещё помню город белым, каким он виделся с противоположной низкой стороны из слободы Дымково, где деревенские старухи делали глиняные игрушки, сейчас повсюду признанные шедевром народного искусства.
Помню город Вятку, его крутые зелёные улицы с весёлыми палисадничками у деревянных домов — их теперь остаётся всё меньше и меньше — и подпрыгивающий на булыжной мостовой легковой автомобиль, чуть ли не единственный тогда в Вятке.
Помню ещё — мне было года четыре, — как через Вятку, поднимая едкую пыль, шли красноармейские части с Восточного фронта. За усталыми ротами тянулись санитарные двуколки с красным крестом на полинявшем брезентовом фургоне и громыхали бывалые полевые кухни. Была и Вятка начала двадцатых годов. Демонстрации в каждый революционный праздник. Речи с балконов, комсомольские песни и девушки в красных косынках. Прекрасный художник Демидов и удивительная картинная галерея на улице К. Маркса, на которой мы жили в директорской квартире при заводе, заложили во мне вкус к рисованию. Я в долгу перед старой Вяткой и сегодняшним гостеприимным Кировом, о которых ещё так мало написал.