Нине было шестнадцать лет, когда началась финская война. Город погрузился в темноту. Лишь слабые синие лампочки освещали номера домов.
Стояли трескучие морозы. Спектакли шли при полупустом зале, Нелли Ивановна играла редко, больше сидела дома. Злилась на морозы, на войну, на Долинина, который часто уезжал в Москву.
Как-то раз Нелли Ивановна шла по Литейному. Мимо проехала легковая машина с радиомачтой, выкрашенная в белый цвет. Рядом с шофёром сидел рослый военный в полушубке, перетянутом ремнём. Машина резко свернула к цирку, и Нелли Ивановна увидела внимательный и, как ей показалось, долгий, испытующий взгляд тёмных глаз.
Латуница она узнала сразу. В это мгновение он показался ей таким, каким был двенадцать лет назад. И сердце Нелли Ивановны впервые за долгие годы беспокойно защемило.
4
В марте был подписан мир с Финляндией.
Снова зажглись огни на шумных улицах. С окоп сняли чёрные занавеси. По мирному договору отодвинулась государственная граница, до которой ещё недавно можно было за час доехать на велосипеде.
Внезапно кончились и нестерпимые морозы, каких долгие годы не помнили ленинградцы. Холода держались всю зиму, начиная с декабря. В городе отменяли занятия в школах. Белые от инея прохожие, до глаз упрятав лица в воротники, спешили укрыться в домах. Стёкла трамваев покрывались морозным мхом толщиной с палец.
И вот настала мирная весна. С фронта возвращались лыжные батальоны и одетая в полушубки пехота. Красноармейцы шли в валенках по начавшим подтаивать мостовым.
В эти дни Нина с увлечением занималась музыкой, После школы, торопливо вбежав в квартиру, она бросала в передней свой туго набитый книгами портфель и порой, не скинув даже шубки, устремлялась к роялю.
Нина не собиралась быть профессиональной пианисткой. Она вообще не задумывалась об этом. Она занималась музыкой, потому что это доставляло ей удовольствие.
Напрасно Нелли Ивановна и отчим доказывали Нине, что у неё незаурядные способности, что, если она захочет, она может добиться многого. Нина, смеясь, отвечала:
— Конечно же обязательно стану знаменитостью. Новая Маргарита Лонг!
В школе она шла отлично. Всё ей легко давалось, даже скучная тригонометрия.
Долинин был очень привязан к девочке. Часто приносил ей лакомства из театрального буфета; когда ездил в Москву, не забывал привезти для Нины какую-нибудь замысловатую игрушку или нарядную обновку.
И девочка привыкла к этому как к само собой разумеющемуся. Как только раздавался звонок в передней, Нина бросала игрушки и бежала навстречу пришедшему. Если это был отчим, она встречала его неизменным вопросом: "Что ты мне принёс, папа Боря?"
Так называла она его с тех пор, как они начали жить вместе. С ранних лет Нина знала, что где-то у неё есть ещё один папа. Из разных городов от него приходили денежные переводы. Нелли Ивановна всегда при этом как-то смущённо расписывалась и, показав деньги дочери, говорила: "Это для тебя от того папы".
Но здесь у Нины было всё, и она не понимала, зачем ей посылает деньги другой папа. Тот, другой папа был далеко. Нина не знала его. Только видела сохранившуюся в доме фотографию незнакомого человека в военной форме. А этот был рядом, целовал её и приносил вкусные шоколадки. И Нина привыкла к нему и не думала ни о каком другом отце.
Так было до тех пор, пока она не достигла отроческого возраста. К этому времени в характере её, как и во внешности, произошли перемены. Из живого и шумного ребёнка она неожиданно превратилась в задумчивого подростка с резкими движениями. Стала сдержанной и молчаливой.
Их отношения с Долининым тоже стали иными. Она уже не была для него той девочкой-куклой, чудо-ребёнком, которым он любил блеснуть перед гостями. А вырастающей Нине всё больше и больше начинали не нравиться многие черты отчима. Долинин был тщеславен и завистлив. Нина видела, как он бросал газету, узнав, что кто-то из коллег раньше него получил звание или орден. Он был падок на похвалы и нетерпим даже к осторожным замечаниям, любил выделяться среди других.
И вот однажды явившееся чувство стало возрастать с каждым днём и окончательно утвердилось теперь, когда Нина стала девушкой. Незаметно для посторонних отношения их сделались холодными и сдержанными.
Зато Нина всё больше и больше начинала задумываться над тем, отчего так далёк от неё настоящий отец, отчего он даже ни разу не попытался её увидеть.
Как-то, ещё во время финской войны, в морозный февральский день, когда Борис Сергеевич был в Москве, Нелли Ивановна решила привести в порядок свой архив. Она выдвинула ящики секретера и долго, терпеливо раскладывала в аккуратные стопки поздравительные телеграммы, письма, фотографии, где она была снята во многих ролях, пожелтевшие вырезки из газет, где её хвалили, скромные карточки родственников и знакомых.
Среди них выделялась одна. На ней был изображён молодой человек с тёмными, причёсанными на пробор волосами, с глубоким взглядом чёрных глаз, во френче с воротником под самое горло. С детства Нина знала — это другой папа…
Нина сидела в углу на кушетке и молча и внимательно наблюдала за тем, что делала мать. Знакомый портрет! Давно Нина не видела его. Она взяла фотографию и стала рассматривать. И вдруг ей подумалось о том, что идёт война и вот, может быть, и её отец сейчас там среди метели на страшном морозе ведёт людей в атаку, а может быть, и ранен… Инне стало не по себе, словно она почувствовала, что в чём-то виновата.
— Мама, — спросила тихо Нина, по-прежнему глядя на фотографию, — а где он сейчас?
Нелли Ивановна подняла голову, на минуту оторвавшись от письма, которое перечитывала, рассеянно взглянула на Нину, стараясь быть равнодушной, сказала:
— Не знаю. Кажется, в Ленинграде.
— В Ленинграде? — Нина с удивлением посмотрела на мать.
Спокойствие Нелли Ивановны было фальшивым. Просто она ждала, что Нина будет продолжать свои вопросы. А что ответить дочери?.. Но Нина больше ни о чём не спрашивала и только, помолчав и всё ещё держа фотографию, попросила:
— Мама, можно мне взять эту карточку?
— Зачем? — спросила Нелли Ивановна.
— Так… ведь это мой отец.
— Да, но ты же знаешь… — начала Нелли Ивановна и затихла.
— Знаю. — Нина отлично знала, что имя Латуница по молчаливому уговору никогда не упоминалось в их семье. Она знала, что носила фамилию Долинина, хотя по выданному недавно паспорту была Латуниц. Она знала, как не любила Нелли Ивановна писать короткие ответы на переводы отца. Она всё знала — но это не меняло дела.
Впервые Нина всерьёз задумалась об отце, и теперь загадочный его образ волновал воображение девушки. Когда она ходила по улицам, она вглядывалась в лица военных, словно пыталась встретить его среди них.
А через несколько дней после памятного разговора с матерью Нина, просматривая в "Ленинградской правде" список отличившихся в боях, узнала, что полковник Латуниц награждён орденом Красного Знамени. Она обрадовалась так, будто это прямо касалось её, схватила газету, хотела побежать к матери, потом вдруг остановилась и подумала: "Зачем? Ей ведь всё равно".
Однажды, это было уже в апреле, зазвонил телефон. Незнакомый голос сказал, что полковник Латуниц просит свою дочь приехать в госпиталь.
Свидания с отцом Нина ожидала со странным двойственным чувством нетерпеливого трепетного ожидания и страха перед неизбежным.
Весной в городе не было фруктов, но в буфете театра, где играла Нинина мать, продавали апельсины, и Нина купила килограмм. Она склеила специальный пакет из кальки и уложила в него апельсины. Получилось очень удачно. Оранжевая кожура апельсинов аппетитно проглядывала через пакет.
В памятный день Нина пришла из школы раньше обычного. Она надела своё любимое шерстяное васильковое платье и вышла из дому за час до назначенного времени.