Я успел выпить две чашки чаю и закусить их неучтённым количеством печенек, пока Маринка освободилась. В приёмную она вышла вместе с директором, прижимая к себе старую потёртую картонную папку для бумаг и такой же пакет, что был выдан Антону, только уже вскрытый. Выглядела Маринка полностью погружённой в себя, что для этой бойкой блондинки было совершенно необычно, не сказать бы как-то резче. Я, во всяком случае, такой её не видел.
— Я понимаю, Марина Дмитриевна, для вас это неожиданно, — подобной мягкости и доброты в голосе Кощея Бессмертного я раньше тоже не слыхал, — но не надо так переживать. Просто привыкните. Идите, идите, Павел Сергеевич вас ждёт, — Вайсс прямо-таки по-отечески приобнял Маринку за плечи и аккуратно повернул её ко мне. Ну ни фига себе! Это что вообще такое было-то?!
Впрочем, приставать к Маринке с расспросами на глазах у секретарши, тоже, кажется, слегка обалдевшей от столь нестандартного поведения своего шефа, я не стал, а просто повёл блондинку на выход.
— Марин, ты чего?! — Наташка, как оказалось, ждала нас в коридоре. — Что он тебе такого сказал?
— Потом, Наташ, всё потом, — тихо вздохнув, ответила Маринка. — Слушай, а у вас тут спиртное крепче пива купить можно? Мне бы сейчас самое оно было…
— Нет, сейчас не продают, — мотнула головой Наташка. — Запретили до особого распоряжения. У меня тут дома есть немного настойки, вишня на коньяке, принести?
— Давай, — согласилась Маринка.
Мы проехались на лифте до пятого этажа, подождали там Наташку, заскочившую домой за обещанной выпивкой, и скоро уже оказались у себя в номере. Заметив краем глаза продолжение чудес местного сервиса в виде трёх конвертов из бухгалтерии, лежавших на столе, я занялся более важным в данных обстоятельствах делом — усадил Маринку на кровать и метнулся сполоснуть стакан.
— А себе? — сказала Маринка, получив в руки почти наполовину заполненный густо-бордовой жидкостью стакан. — Я же не алкоголичка, в одиночку пить…
Я посчитал эти слова за уверенное начало возвращения подруги в её обычное состояние и быстро сполоснул ещё пару стаканов. Уж не знаю, душила ли Наташку жаба или она решила, что Маринке сейчас это нужнее, но мне и себе она плеснула совсем по чуть-чуть, ну разве только ненамного больше, чем чисто символически. Мы чокнулись, и Маринка, крепко зажмурившись, решительно выпила свою дозу залпом.
— Э-э, погоди! — отобрать у себя стакан она Наташке не дала. — Ещё налей, только немножко.
Наташка налила, опять всем, на этот раз поровну. Хорошо хоть, мне и себе чуть побольше, чем в первый раз.
— Малюев, — выдала Маринка, столь же быстро и беспощадно расправившись со второй дозой спиртного.
— Что — Малюев? — не поняла Наташка.
— Мой прадедушка — Малюев, — пояснила Маринка. Охренеть! Да уж, теперь-то я готов был понять её состояние…
— Это который наш небоскрёб изобразил? На той самой картине? — захотела уточнить Наташка.
— Угу, — подтвердила Маринка. — Наташ, а у тебя ещё осталось?
Наташка молча разлила остатки. Получилось совсем понемногу. Но губа у Маринки не дура, это точно. Уж на что меня любителем сладкого алкоголя назвать сложно, но тут и мне придраться было не к чему, уж больно удачно изготовители выдержали баланс между сладостью и горечью напитка, обеспечив его приятнейшим вкусом. В итоге пилась настойка куда как легче обычного коньяка, да и любого другого крепкого алкоголя тоже, а вот Маринке очень скоро придётся за эту лёгкость расплачиваться качественным и далеко не лёгким опьянением. Впрочем, ей-то как раз это и нужно, если я правильно понимаю.
Но это потом, чуть позже. Сейчас Маринка на глазах выбиралась из того состояния, в которое попала, познакомившись с неизвестными страницами собственной генеалогии, и у неё появилось желание поделиться с нами своими чувствами.
— Вот! — она принялась развязывать шнурки папки. — Хельмут Францевич подарил!
Внутри папки оказались рисунки, которые Маринка принялась аккуратнейшим образом раскладывать на столе. Выполнены они были на самых разных видах бумаги, преимущественно не особо качественной, работал рисовальщик тоже разными инструментами — карандашом, пером и тушью, углём, ещё в какой-то технике, которую я со своими скромными познаниями в художествах опознать не смог. Однако же о сохранении рисунков явно позаботились — наклеили их на листы толстого картона, одинаковые по размеру, чтобы они в папке не тёрлись друг о друга, а вдобавок переложили листами кальки. Почти все рисунки изображали людей, причём изображали мастерски, улавливая и передавая настроение и самого художника, и людей, ему позировавших.