Начальство обидѣлось.
— Такъ водки не даешь? спросилъ сотскій; — водки твоей и попробовать нельзя?
— И пробовать нельзя. Я тебѣ сколько разъ говорилъ: приходи по-утрамъ и пей сколько хочешь, а только по вечерамъ не мѣшай.
— Ну, ладно! заговорилъ пріосанясь сотскій. — А за какимъ такимъ дѣломъ, парень, ты здѣсь шатаешься?
— Да вѣдь ты знаешь, что я торгую?
— Какая чортъ торговля? Гроша мѣднаго ни отъ кого не бралъ.
— Ну, ужь это мое дѣло.
— А, пожалуй, и не совсѣмъ твое! Ты на-первыхъ скажи: отколь ты сюда забрался?
— Это дѣло ты заговорилъ, господинъ сотскій: на это можно отвѣчать.
— Да ты дѣло говори: отколева ты пріѣхалъ.
— Изъ Москвы, господинъ сотскій.
— А пашпортъ есть?
— И пашпортъ есть.
— А покажи!
Я досталъ свой видъ и передалъ сотскому, тотъ взялъ, разложилъ его на столѣ и сталъ внимательно въ него всматриваться; долго, очень долго глубокомысленно на него глядѣлъ, и только глядѣлъ, а не читалъ, потому что онъ былъ не грамотный, и потомъ заключилъ такъ:
— А пашпортъ-то твой, парень, фальшивый!
— Это какъ ты узналъ?
— Узналъ!
— Вѣдь ты грамотѣ не знаешь, какъ же ты могъ узнать, еслибы и въ самомъ дѣлѣ пашпортъ былъ фальшивый?
Сотскій этимъ замѣчаніемъ еще больше обидѣлся.
— Да что съ тобой иного толковать! рѣшилъ сотскій — дойдемъ къ становому, онъ тебя разберетъ.
Такого результата отъ моего отказа въ водкѣ, отъ сотскаго я никакъ не ожидалъ, но какъ дѣло уже было сдѣлано и пардону просить было нельзя, сотскій могъ подумать и богъ-знаетъ что, то я, собравши все свое имущество, отправился въ становому. Сотскій изъ моихъ же пріятелей выбралъ четверыхъ конвоировать меня; но это было лишнее: за нами пошли всѣ, кто только былъ въ избѣ: болѣе двадцати человѣкъ; а какъ вышли изъ избы, къ намъ стали приставать всѣ встрѣчное, такъ что мы вышли изъ деревни толпой человѣкъ во сто, и всѣ ввалились въ другую деревню, версты за четыре, въ которой жилъ становой приставъ. Въ этой деревнѣ тоже всякій встрѣчный приставалъ въ нашей толпѣ.
Деревня, въ которой жилъ становой, выстроена была въ одну линію, передъ рѣчкою, на полугорѣ. Почти середи деревня, въ избѣ съ крашеными окнами, квартировалъ становой, и передъ этой избой мы и остановились.
— Береги ловчѣй! приказывалъ сотскій мужикамъ, меня конвоировавшимъ. — Я знаю этого парня: плутъ; какъ разъ стречка дастъ! Поди послѣ, лови!
Отдавъ это приказаніе, сотскій пошелъ въ становому, а меня, какъ по чину недостойнаго войти въ комнату начальства, оставили со всей толпой у крыльца. Толпа хоть говорила и въ полголоса, но все таки шумѣла; но, когда черезъ четверть часа вышелъ становой, все замерло. Всѣ скинули шапки; одинъ только я, поклонившись становому, надѣлъ опять шапку. Становой вышелъ въ халатѣ, и замѣтно было, что онъ возсталъ отъ послѣобѣденнаго сна; и еще было замѣтнѣе, что онъ за обѣдомъ время проводилъ не праздно, другими словами сказать: за обѣдомъ господина становаго выпито было не мало.
— Что за человѣкъ? спросилъ меня становой, благоразумно избѣгая мѣстоименія: ты сказать — можетъ быть и неловко, а вы — можетъ быть и не стоитъ. — Что за человѣкъ?
— Императорскаго московскаго университета университантъ, отвѣчалъ я, желая придать себѣ болѣе значенія, а потому и не назвался студентомъ университета, думая, отчасти справедливо, что становой слыхалъ только о студентахъ семинарій, съ которыми церемониться нечего.
— Что же вы здѣсь дѣлаете? спросилъ меня становой, болѣе благосклоннымъ голосомъ.
— Собираю остатки нашей національной поэзіи, отвѣтилъ я.
— Какъ?
— Остатки нашей національной поэзіи, опять отвѣчалъ я недоумѣвающему становому.
— Какой поэзіи?
— Національной.
— Да вы говорите просто: что такое вы дѣлаете?
— Я вамъ сказалъ.
— Ну, какъ вы собираете эту поэзію?
— Записываю.
— Что записываете?
— Пѣсни, сказки…
— А ты откуда пришелъ? вопросилъ, пріосанившись, становой.
— Изъ Москвы.
— Изъ Москвы за пѣснями?
— Изъ Москвы за пѣснями.
— Какъ, такой-сякой! Пословица говоритъ: въ Москву за пѣснями ѣздятъ, а ты изъ Москвы сюда за пѣснями пріѣхалъ!
И пошелъ, и пошелъ мой становой. Обижаться мнѣ было нечѣмъ: становой ругалъ собственно говоря не меня; я былъ въ то время въ качествѣ декораціи; толпа вся безъ шапокъ, одинъ только человѣкъ стоятъ въ шапкѣ, и этого-то шапочнаго ругаютъ нецензурными словами.