Что тайное скроешь от мамы? Когда ум юной девы вдруг занимают глупые мечты, а кровь бурлит от яда вожделенья и источает сладкий аромат, тонкий-тонкий, едва уловимый, понятный только ему одному… Но что же тайное скроешь от мамы?
Не стала Амида выпытывать у дочери то, что сама знала. Проследила за ней как-то раз до ручья, да рассказала князю про сокровенное. Не со зла, конечно. Откуда взяться злости в материнском сердце?
– Что?! Да как он посмел?! – взревел отец. – Трус и подлец, как вор в ночи подкрался…
– Дай ему шанс, Харун. Пусть объяснится, – вступилась мать. – Пойди завтра пораньше к ручью вместо неё…
– А много ль твой отец ко мне ходил?! Пойду завтра вместо неё, тут ты права, не стану спорить. Пойду, убью паршивого щенка и мертвым сброшу в реку.
Сильно испугалась Амида. Не видала она прежде своего мужа в таком гневе. Послала ручную рысь разыскать приговоренного, чтобы тот бежал как можно дальше, и чтобы в их селенье никогда не возвращался.
В точности был исполнен хозяйкин приказ, но уйти, не простившись, Умар не сумел. Притаившись в сумерках за саклей, прождал не меньше десяти мучительных часов, прежде чем в ярком свете предрассветной луны разглядел силуэт любимой. С болью и грустью пересказал он ей всё, что слышал от кота и, поклонившись, был готов принять, как смерть, её слова прощанья. Ассия же схватила его за ладонь, не как, прощаясь, руку жмут, а так, как из топкой трясины утопающего тянут, и вместе понеслись они подальше на восток, навстречу рассвету и новому дню.
Видели беглецов с дозорной башни. Тут же доложили князю.
Взревел Харун в бессильной злобе:
– Проклинаю вас! Бегите от меня, бегите, чтобы я вас никогда не видел, и не возвращайтесь.
Лишь только слова проклятья, вырвавшиеся из сердца, дошли до его разума, князь запретил себе навечно говорить, застыл на пороге своего дома каменным изваянием. Видя это, Амида, в отчаянии отдала дочери все свои непрожитые годы, тут же истекла слезами, ссохлась и рассыпалась по земле серой пылью, но прежде пустила свою рысь в погоню, не для того чтоб дочь вернуть, а как защитника от всяких бед.
Быстрый зверь несся по следу и тем же утром таубий, чье имя не дошло до наших дней, вошел в селенье со своим отрядом. Его извечный враг стоял пред ним скалою и, сколько б не летело в него стрел, сколько бы не били его мечами и копьями, только щепки разлетелись по сторонам от твердыни. Одна лишь трещинка проступила наружу камня, на том месте, где прежде кольчуга сжимала могучую грудь. Витязи же князя полегли все мертвыми, не получив ни одного приказа. Единственный день простоял враг со своим лагерем в долине, где сливаются потоки Псыша и Кизгыча, и, не дождавшись ночи, велел головорезам седлать коней да разворачиваться домой. Скала гордо стояла и словно насмехалась над ним, над его бессилием. Это ли была победа?!
Бежала Ассия, увлекая за собой Умара. Хоть и проворным был пастух, а едва поспевал. Змеей извивалась горная тропка под их ногами, то взмывая выше небес, то опускаясь ниже преисподней. Всё тише становились звуки боя. Погибал её народ. Никто не мог спастись. Все, кого она знала, вопили, разрывая душу. Запнулась Ассия, развернулась и только успела шагнуть в сторону пылающего селения, как резвый рысь сбил её с ног, повалил на землю и, придавив тяжелой лапой, прорычал:
– Им уже ничем не поможешь. Слушай же, слушай что ты натворила. Хорошо слушай и запомни на всю жизнь.
Стихал плач безутешных матерей, смолкали предсмертные хрипы подружек, снова и снова возвращались горным эхом крики врагов и страшные проклятья на их дом, недосказанные, оборванные мечом. Лишь своих родителей не слышала Ассия, как не старалась, как не вслушивалась, как бы высоко не тянулись её ушки. Жужжанье крыльев комара различала, а голосов родных как не было, так нет.