— Так спаси ее! — вырвалось у Галины. — Увези туда, где вас не знает ни одна живая душа. Люби. Оберегай.
— Это невозможно. Так бывает только в кино.
— Ну и дурак. Я бы даже сказала, мудак. Ты такой же, как все. Маруся выдумала тебя с головы до пят. А вот Андрюша был совсем другим.
Вадим поднял глаза и посмотрел на Галину внимательно и с сожалением.
— Так это ты та самая роковая женщина, про которую Андрюшка написал в дневнике: «От этой Кармен мне никуда не деться. Очевидно, я умру в ее объятиях. Думаю, это будет сладкая смерть».
Галина смутилась. В то же самое время в ней словно что-то распрямилось, устремилось к свету. Ей показалось на короткое мгновение, что Андрей жив. Но она вспомнила эту страшную телеграмму, и ее плечи обвисли.
— Да, — прошептала она. — Если бы можно было вернуть прошлое.
— Я тоже так думаю. Я жалею, что встретил Марию-Елену. Очень жалею.
— Жалеешь? Но разве о таком можно жалеть?
— Да, — решительно сказал он и загасил сигарету в стаканчике, из которого десять минут назад Муся пила валокордин. — Потому что наша земля — неподходящее место для такой любви. Нас скрутят в бараний рог. Вытрут об нас ноги. Заставят пожалеть о том, что мы родились на этот свет.
— Андрюша придерживался другой точки зрения.
— Почему же он в таком случае не женился на тебе?
— Я оказалась недостойной его. Эвелина Владимировна была права.
— Да брось ты. Вокруг Андрюшки всегда вились красивые бабенки. Ему это очень нравилось, и он даже не пытался изображать из себя монаха. Ты что, разве еще не прочитала его дневник?
— Нет, — Галина покачала головой. — Я боюсь. Мне кажется, там есть такое, о чем мне не положено знать.
— С тобой все понятно. Не надо поворачивать к себе луну темной стороной — так любит говорить наш полковник. Это твое дело. А вот я должен поставить все точки над «i». У меня такое правило. Я сказал Марии-Елене все как есть. Я ничего от нее не утаил.
— Бедная девочка, — вырвалось у Галины.
— Я с самого начала не хотел, чтобы она питала несбыточные надежды. В настоящий момент я никак не могу уйти от семьи. Потом, когда подрастет сын… — Он шумно вздохнул. — На меня словно затмение нашло, когда я увидел Марию-Елену.
— Кому же из вас пришло в голову позвонить в психушку? — спросила Галя, в упор глядя на Вадима.
— Ее матери. Я не стал ее отговаривать. Я тоже испугался, что Мария-Елена может что-нибудь с собой сделать. Она крушила все подряд.
— Эх ты! — вырвалось у Галины.
— Но ведь я хочу ей добра. Мне показалось, у нее началась горячка. У нас в полку один парень вот так же начал все вокруг крушить, а потом взял и выстрелил себе в рот. Мы даже не успели отнять у него револьвер.
— Ее не так-то просто будет вызволить отсюда. Ты это понимаешь?
— Но здесь ей, по крайней мере, подлечат нервы. Последнее время Мария-Елена была ужасно нервной.
— Здесь нервы не лечат. Здесь разрушают психику. Навсегда. Разве ты этого не знал?
— Но у нее есть мать. Она может завтра же забрать ее отсюда.
Галина медленно покачала головой.
— Мария Лукьяновна Берестова, да будет тебе известно, палец о палец не ударит для то-го, чтобы вызволить дочку из психушки.
— Но я же не знал… — Вадим встал. — Я хочу ее видеть.
— Она спит. Я сделала ей укол реланиума.
— Но я хочу с ней попрощаться. Где она?
— Идем. Но только без глупостей. Слышишь?
Муся спала на боку лицом к стене. Ее длинные спутанные волосы свесились до самого пола. Она стонала во сне, чмокала губами, шептала что-то неразборчивое.
— Я хочу остаться с ней наедине, — сказал Вадим и шагнул к кровати. — Я не сделаю ей ничего плохого.
Поколебавшись секунды две, Галина вышла в коридор и плотно прикрыла за собой дверь. Но на ключ запирать не стала.
— Что там стряслось? — спросил медбрат, обходивший коридоры. — Привезли нового беднягу? А почему положили в «люкс»?
— О, это очень важная шишка. Дочка директора какого-то торга, — глазом не моргнув, соврала Галина. — Перед ней все на цырлах будут стоять.
— У нее там кто-то есть?
— Отец. Он души в ней не чает.
— Да ты что, спятила? А если Левыч узнает?
— Они с Левычем какие-то родственники. Он при мне ему звонил, и тот разрешил. Так что мы ничего не видели и ничего не знаем. Ясно?
— Да уж, куда ясней. А что с девицей? — полюбопытствовал медбрат.
— Думаю, самая обыкновенная истерика. Избалованная цаца, сам понимаешь.