— Роднуля, там тебе все придется начинать с нуля. Конечно, если тебе так хочется, я могу поговорить с папой. Но Лелик будет очень скучать без своих приятелей.
— Мне кажется, что ему не годится здешний климат, — не совсем уверенно сказал Вадим и снова спрятался под воду. На этот раз он ни о чем не думал. Он просто весь отдался душистой свежести воды.
— Да? Почему ты так решил?
— Он все время киснет. Я сам чувствую, что меня когда-нибудь доконает эта сырость.
Он встал, стряхнул с себя пену и завернулся в халат, который подала ему Ариша.
— Роднуля, а я знаю, почему Лелик болеет.
Ариша налила в кружку душистое кофе, который заваривала в духовке на противне с раскаленным песком.
— Почему? — машинально спросил Вадим.
— Я была тебе плохой женой. Я все время пыталась тебя переделать, перекроить твой характер по своему вкусу. Ты сопротивлялся. И правильно делал. — Она виновато улыбнулась. — Ребенку было неуютно в атмосфере вечного противостояния. Он жил как в рентгеновском кабинете, понимаешь? Ведь от нас, от меня в особенности, шло мощнейшее излучение. Да, да, не смейся — я это точно знаю. Ты сам не мог находиться долго дома — то пульку шел писать, то играл в кегли. Прости меня, Вадюша. Я поняла, что была ужасно несправедлива к тебе.
Она вдруг очутилась у него на коленях. Он не смог оттолкнуть ее — она была соблазнительной молодой женщиной, к тому же его женой, а главное, матерью его единственного сына. Он обхватил Аришу за талию, прижал к себе. И громко скрипнул зубами, вспомнив Марию-Елену.
— Папочка! — Лелик налетел на него вихрем, опрокинул на скатерть пустую кружку, больно ударил его по носу краем своего замызганного гипсового лубка. — Я ждал тебя до половины первого. Ты же сказал, что приедешь вечером, правда, папа? Я скучал по тебе днем и ночью, и даже когда сидел в туалете.
Потом они завтракали втроем на увитой диким виноградом лоджии. Шумели березы на ветру, а ему казалось, что где-то далеко внизу плещется теплое синее море. Однажды он закрыл глаза и его губы прошептали беззвучно: «Мария-Елена…» Ему показалось, она прошла в миллиметре от него, прошелестела всеми складками своей пышной, похожей на цветущий луг, юбки. Когда он наконец открыл глаза, Ариша отлучилась за чем-то на кухню. Лелик сидел, подперев щеку здоровой рукой, и смотрел на отца преданными глазами.
— Сынок, я… забыл привезти тебе подарок. Мы сейчас пойдем в военторг, и ты выберешь все, что захочешь.
— У меня теперь есть все. Мне больше ничего не нужно. Только ты нас не бросай. Ладно, папа?
— Что ты! — Вадим вскочил, подхватил сына на руки и направился на кухню, где Ариша мыла посуду. — Мы теперь всегда будем вместе — ты, мама и я.
Мария Лукьяновна была категорически против того, чтобы устраивать поминки, но Нина неожиданно проявила свою волю.
— Потом сама будешь жалеть, — сказала она в одночасье превратившейся в старуху матери. — Не по-людски это. Бабушку все соседи любили. Они тебя осудят.
— Мне наплевать, — прошептала Мария Лукьяновна, сглатывая то и дело подступавшие слезы. — Самое большее через неделю я буду далеко отсюда.
— А вот мне не наплевать. Это, между прочим, моя родная бабушка.
— Люди спросят, где Маруся. Что я им отвечу?
Мария Лукьяновна сидела, сгорбившись за столом в своей комнате, пол которой был завален стопками книг, вынутыми из шкафов.
— Ты же сама сказала, что тебе наплевать.
— Да, но… — Она снова сглотнула слезы и, запрокинув голову, уставилась в потолок. — Это такой позор, — едва слышно прошептала она.
— Мама, ты не должна была это делать. Зачем ты это сделала, мама?
— Я сделала это ради ее собственного блага.
— Она возненавидит тебя на всю жизнь.
— Она давно меня ненавидит. С тех пор как появился он.
— Неправда! Она так переживала, когда ты потеряла сознание. С ней случилась настоящая истерика.
— Меня положили в больницу, а она уехала. И даже ни разу не справилась о моем здоровье. Она очень жестокая. Вся в отца.
Мария Лукьяновна наконец достала из кармана платочек, приложила его к крыльям носа. Она делала так, когда у нее был насморк.
— Но это вовсе не повод для того, чтобы засовывать человека в психушку. Мамочка, ну как ты могла?
Внезапно Мария Лукьяновна встала, громко отодвинув стул.
— Если ты думаешь, будто я сожалею о том, что сделала, ты глубоко заблуждаешься, — сказала она, измерив старшую дочь гневным взглядом. — Я сожалею лишь об одном: что не сделала это раньше. Твоя сестра опозорила нас всех. — Мария Лукьяновна тяжело опустилась на стул и, выдвинув верхний ящик стола, протянула Нине пачку денег. — Купи все, что посчитаешь нужным. Маканиных не зови — последнее время мать не ладила с Антониной Гавриловной. Волоколамовым я позвоню сама. Бог даст, они на даче. А номер их загородного телефона я не знаю. Постой, — сказала она Нине, когда та уже взялась за ручку двери. — Ты разговаривала с Кривцовой?