Суп загустел. Дик отвел перекладину в сторону, осторожно снял кастрюлю, поставил в сторонку. Сейчас, на берегу, возле тепла, плечо болело сильно, и целиком. А на плоту — когда резко вытягивал руку вперед. Странно!
Стараясь экономить движения, начал работать в основном здоровой рукой. Получалось плохо. Банку ветчины задвинул в огонь, вскрыл упаковку «вечного» хлеба, разрезал вдоль, подержал над огнем, как учили. Ветерок, налетевший невесть откуда, повернул белый хвост дыма на него. Сразу потекли слезы, кашель усилился. Увернулся, но ветер сменил направление, опять напахнул. Щурясь, Дик разлил суп по тарелкам, отнес одну Лене. Глянул в костер — банка обгорела. Торопливо выдвинул ее из огня, зажал рукавицей, дернул кольцо. Горячий сок брызнул, чуть не попав в глаза. Закипела вода для чая. Снял, сыпанул полпачки, нашел крышку.
Тарелка немного остыла, попробовал суп. Можно есть. Стоять под дождем не хотелось, задвинулся в палатку, прихватив хлеб, ветчину, миску для Алекса. Уперся спиной в ноги Лены:
— Сорри!
— Я подвинусь, — откликнулась девушка, заворошилась и простонала.
— Ты что? — испугался Дик.
— Нет, нет, я в порядке, — встречно испугалась Лена.
Подошел Алекс. Сдернул плащ, влез в палатку до половины, уселся, выставив ноги наружу. Он все еще был в мокрой одежде. Плащом укрыл ноги, схватил миску с супом, потянулся за своей странной деревянной ложкой. Дик видел похожие в декоративных подарочных наборах, только те светились красками и золотым лаком, а эта была совсем голая.
— Where you have taken it?
— Где ты ее взял? — перевела Лена.
— Сделал, — пожал плечами Матвеич, пробуя горячее варево.
— Itself has made? Improbably! — понял и восхитился Дик.
— Он изумлен, — пояснила девушка, отставив пустую тарелку.
Дик наколол ножом кусок ветчины, протянул ей. Доел суп, взял кусок себе. Только теперь стала чувствоваться сытость. Врач быстро дохлебал густой грибной суп, облизал ложку.
— Спасибо нашим поварам, за то, что вкусно варят нам! — процитировал он для поднятия командного духа детсадовскую кричалку сына.
Никто не откликнулся на шутку. Конечно, Дик не понял, а почему Лена отмолчалась? Матвеич обернулся. Девушка лежала, прикусив губу и зажмурив глаза. Слезы блестящими дорожками катились по щекам.
— Уйдите! — хриплым, срывающимся голосом попросила она.
Выставив миску с куском недоеденной ветчины, врач подтолкнул любопытствующего Дика в спину, дескать, выйди! Американец послушно вылез наружу.
— Так, Леночка, быстро говори, что и где? Бок? Внутри? Да говори же!
— Оставь ты меня…
— Лена, я — врач, если ты не забыла! Не скажешь сама, буду осматривать с помощью Дика, силой, как коновал смотрит корову. Ну, не дури, Леночка, прошу. Женское что? Ну, не молчи же, — Матвеич уговаривал девушку, ласково поглаживая по лбу, а та молча плакала, пытаясь сдержать стоны.
Стыд! Это чувство жгло сильнее боли. Она никогда не обращалась к гинекологу, никогда не обнажала перед другим человеком интимные места. Никогда с тех пор, как увидела пьяную мать в постели сразу с тремя дружками. И сейчас сильнее боли был страх показать свой ушибленный копчик, снять плавки перед знакомым мужчиной! Да как ему потом в глаза смотреть?
— Ты ушибла живот? Лена, если это внутреннее кровоизлияние, надо мчать вниз на всех парах, иначе ты умрешь. Я не полостник, да и где делать операцию, не здесь же? Лена, не молчи, Лена!
— Копчик, — выдавила она из себя признание и зарыдала.
В плаче вырывались наружу так долго сдерживаемая боль, стыд и облегчение. Врач помог ей повернуться, захватив рукой сзади внутреннюю часть бедра, легонько потянул плавочки вниз, сдернув с одной ноги. Его теплые руки что-то трогали на ее попе, осторожно надавливая, и приближались к болезненной зоне. Лена не сдерживала слез, слабо постанывая от пульсирующей боли, затопившей всю промежность и верхнюю часть бедер.
— Скажи, где начнется боль, — пальцы начали вминаться в кожу вдоль позвоночника, спускаясь вниз.
— Ой!
— Так, теперь дальше… А сейчас чуть ниже… И еще вот тут, — руки врача деликатно определили границы болезненности в самой интимной зоне, закончили исследование, вернули трусики на прежнее место, осторожно укрыли спальником.
Лена не поднимала головы, пока Матвеич копался в своей сумке, вытаскивал что-то, готовил, хрустел ампулами. Сил на стыд уже не оставалось, да и чего стыдиться, если его руки ощупали тебя всю, как никто и никогда не трогал. То мерзкое ощущение близости, испытанное с Арнольдом, было сродни катанию в детстве на раме взрослого велосипеда или на карусельной лошадке позади седла — жестко и немного больно. А Саша трогал бережно, и, даже причиняя боль, не вызывал отвращения.