Мне интересно, конечно, всё что он шепчет, и хочется, чтобы продолжал, и так же нежно едва-едва касался будто невзначай губами края ушной раковины, обдавая её теплом дыхания. Поэтому делаю вид, что не замечаю этой интимной детали и активно вовлекаюсь в разговор,
- Но они же не бессмертны! Велик ли век у птицы? Помрут. И всё! Конец Короне?
- Так их меняют, да ещё и запасных держат. Представь, на содержание воронов средства из бюджета выделяют!
- Блажь, - резюмирую снисходительно.
- Не скажи! Когда в сорок первом году прошлого века во время Второй мировой гитлеровцы бомбили Лондон, пять из шести птиц умерли от стресса. Никогда ещё Великобритания не была так близка к краху, как в те времена… - я чувствую поцелуй! Едва-едва уловимый, нежный, как порхание крыльев мотылька, коснувшихся оголённой кожи за ухом! Такой внезапно чувствительной точки, которая там у меня оказывается есть! Или только что появилась,
- М-мм! – не выдерживаю, само бесконтрольно вырывается, быстрее делаю вид, что заинтересована темой, - а если улетят? Ну, вот надоел им Тауэр вместе со всем шикарным содержанием, захотелось в лес, на вольные хлеба?
- Им подрезают крылья, поэтому, никакой воли. Помечтали, глядя за ограду, покаркали и сидите в своих пригретых гнёздах, - он объясняет, и в каждом слове сарказм и горечь, - всё в рамках дозволенного, Габри. Разве у людей по-другому?
Догадываюсь, куда клонит, и понимаю, что вот сейчас надо расставить все точки над i, чтобы больше не осталось демону никакого шанса, никакой надежды… и мне никакой. Но так правильно.
Набираю воздуха в лёгкие и…
Тут происходит нечто удивительное.
Народ, до того равномерно прогуливающийся по набережной, праздно болтающий и снимающий себя во всех ракурсах на фоне Темзы и знаменитого моста, начинает сгущаться возле перил, настраивая камеры и мобильники.
- Что стряслось? – недоумеваю.
- Везучая ты, Габриэлита, - смеётся Дем, - попала на разведение моста. Это явление бывает раза два за сутки, не больше.
Позабыв, что хотела сказать, а может и к лучшему, устремляюсь взглядом туда же, куда и все, выходя вперёд. Демиан оказывается сзади и снова прижимает к себе,
- Прохладно, - шепчет в оправдание. Моя спина снова обретает тепло и опору, а плечи объятия сильных мужских рук.
- Да, есть немного, - теперь я оправдываюсь, иначе надо сбрасывать его руки и отступать, рвать эти тонкие нити, что крепнут между нами с каждым шагом навстречу, с каждым новым дозволенным жестом. Не могу, не хочется.
Тем временем, центральный пролёт между башнями начинает медленно изгибаться под углом и разделяется на две половины. Они, разомкнувшись, величаво поднимаются вертикально, открывая свободное пространство вверх, а потом. О чудо!
Под верхней галереей, подсвеченной ровной гирляндой огней, появляется ни, какой-нибудь катер или прогулочная яхта, а трёхмачтовый парусник! Паруса его демонстративно развёрнуты, и это захватывает дух! Розовая иллюминация с палубы и огни на самых высоких точках мачт делают судно поистине сказочным. Я любуюсь, вспоминая мечты Ассоль.
Вдруг слышу откуда-то сбоку,
- Мышка, мышка! Смотри! Алые паруса! – невольно озираюсь.
А там мужчина с маленькой дочерью на плечах и женщина рядом. Семья. Они улыбаются, девочка визжит в восхищении! А я, попытавшись сдержаться, всё же начинаю плакать. Внезапно, странно и неожиданно для меня самой прорвало плотину, которую считала крепкой и надёжной на семи замках.
«Мышка» – так дома звали родители, когда было лет пять. Русская речь, забытая, но незабываемая, родная! Алые паруса надежды, сказка!
Я очень хочу домой…
- Габррии! – пугается Дем, почувствовав мои слёзы, - что случилось, девочка моя? Что с тобой?
- Ничего, просто нахлынуло прошлое.
- Только не плачь! – поворачивает лицом, укутывает полами своего пиджака, прижимает близко-близко к груди, пряча в кольцо рук, - не надо плакать, Габри, ты убиваешь меня своими слезами, не знаю, чем помочь, я теряюсь!
Поднимаю лицо, забыв, что косметика, наверное, сыграла со мной злую шутку, а он нежно, трепетно целует глаза, щёки, мокрые дорожки на лице и… губы.
Не отталкиваю, не отворачиваюсь, отвечаю. Минутная слабость, только разок, всего лишь попробовать! Я не нарушаю границ, только чуть-чуть, потому что помогает от душевной боли, потому что странным образом замещает незамещаемое: тепло родного дома теплом своей горячей груди, стены - полами распахнутого пиджака, которыми он меня укрыл от сырой прохлады, будто от угроз внешнего мира, неуместные, но такие нужные слова,