Впервые она назвала его по имени.
— Эй! Дже-е-ен!
Дженни рассмеялась:
— Да это же Тони.
В комнату вошел рослый парень с заплетенными в спадающие на плечи косички волосами.
— О-ох, извини. Не знал, что у тебя гость.
— Габриэль.
Мужчины пожали друг другу руки.
— Здравствуйте. А я Тони. Поесть что-нибудь найдется, Джен? Я проголодался.
— Нет. Мы уходили. Но в холодильнике есть мусака, разогрей ее в микроволновке.
— Отлично.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Габриэль. — Вижу, вы теперь в надежных руках. Как мне поступить, если этот тип все еще там? Врезать ему ногой по заднице?
— Да! Врежьте, и посильнее! И… Габриэль. Ну, вы понимаете, спасибо вам за угощение и за все. Простите, что я была немножко…
— Нет. Это вы меня простите. Я… Вы же понимаете…
— Ну что вы. Это совсем не важно.
— Могу я… Вы понимаете?
При должном умении, подумал Габриэль, такой разговор можно продолжать часами.
— Да, можете, — ответила Дженни.
— У нас остались вопросы…
— О работе.
— Правильно, — сказал Габриэль. — Вопросы, которые нам все еще следует… Вы не дадите мне номер вашего мобильника?
Она продиктовала номер, прибавив:
— Завтра я работаю с позднего утра до раннего вечера.
— Очень хорошо.
Он коснулся губами ее щеки, и вот этот его поступок показался Габриэлю безоговорочно правильным.
Молоток аль-Рашид запустил книгой через всю спальню сына.
— Ну невозможно же читать эту чушь. Попросту невозможно.
— Откуда ты знаешь, что это чушь? Ты ее не читал.
— Да все это знают. Возьми любого из тех, о ком ты все время твердишь. Этот твой Гулам Сарвар. Может, его писанину и проходят в английских школах, но это же жульничество, и ничего больше. И сам он — паршивый консультант по бизнес-менеджменту, типчик себе на уме, а никакой не мусульманин. А Маудуди? Он и ученым-то не был. Журналист! Подстрекатель! Да тот же Кутуб. Всем известно, что он был террористом. Он…
— Он не был террористом, — негромко сказал Хасан. — Напротив. Насер упек его в тюрьму, подверг жестоким пыткам, а после повесил. Он никого не убивал. Тебе стоило бы прочесть «Вехи». Это очень хорошая, очень умная книга.
— Я не обязан читать этих злобных людей, извращающих правду для собственной выгоды. Единственная книга, какая мне нужна, — это Коран.
— Так ведь ты и его никогда не читаешь.
Отец с сыном никогда еще не спорили так открыто, и Молоток понимал, что ему этот спор не выиграть, поскольку сын прочитал куда больше, чем он. Однако Молотка бесила мысль о том, что современные демагоги извращают его прекрасную религию в своих политических целях.
Все началось вполне мирно — Молоток, намеревавшийся лечь сегодня пораньше, заглянул к Хасану, желая убедиться, что сын готов к завтрашнему посещению Букингемского дворца. И обнаружил, что тот снова уткнулся в «Вехи».
— Так или иначе, — сказал Молоток, — у ислама никогда не было политической родины. Это держава разума, прекрасный и совершенный образ жизни. А отвоевывать для себя территорию значит поступать так же, как евреи и христиане. Мы выше этого.
— Когда-то у нас была империя, — заметил Хасан.
— Да, но в ней не было власти, распространявшейся сверху донизу. Закон шариата так и не претворился в жизнь. Да и в любом случае, послушай меня, мой милый Хас, у нас есть наша маленькая община, наша собственная умма — здесь, в нашем доме. Это ты, я и мама. Каждая семья может быть чисто исламским государством. Конечно, было бы лучше, если бы мы обладали целой страной и…
— Они-то как раз и самые худшие — так называемые исламские страны. Диктатуры, королевства, теократии. Неужели тебе не стыдно за них?
Молоток присел на край кровати Хасана.
— Это великая печаль моей религии и моей жизни. Но поскольку ислам и есть Жизнь, единственная жизнь, я принимаю и эти государства, как ее часть. Однако изменить их я не могу. Я хотел бы, чтобы на каком-то повороте истории ислам создал жизнеспособное общество, которому мы могли бы доверять и которое следовало бы учению Пророка. У нас нет церкви, как у христиан, нет даже священников, подобных еврейским раввинам. Мы — люди несколько не от мира сего, этого я не признать не могу.
— Но нам же не обязательно оставаться такими! Мы можем стать частью и этого мира. Почему мы должны быть исключенными из него?
— Ну конечно, мой мальчик, конечно, я желал бы, чтобы в мире существовали страны — так называемые мусульманские или западные, не важно, — которые были бы приемлемыми для истинного мусульманина. Желал бы, чтобы для сохранения нашей правоверности нам не приходилось жить, подобно изгнанникам, в скорлупках наших семей. И это тоже моя великая печаль. Однако тут есть и наша вина. Мы владеем истиной почти полторы тысячи лет, но так и не создали никакого образа жизни — понимаешь? — работающих механизмов государственности, церкви, политики и закона, которые могли бы вдохнуть жизнь в исламское общество. Это очень печально, однако…