Теперь — увидел сузивший глаза Трантер — голоспинные Цирцеи принялись обхаживать облаченного в дорогой смокинг Седли: блондинка, притворившись, будто она что-то обронила, практически уже делала ему минет. Однако еще хуже этого был бессознательный язык жестов, на котором общались двое мужчин. Ладонь Седли лежала на плече улыбавшегося Кейзнова: картина настолько знакомая, что Трантер похолодел. Подобную позу принимают обычно школьный староста и его постоянный любовник. Черт, подумал он. Ну разумеется. Некое жуткое претенциозное взаимопонимание, результат совместной учебы, дружеского обмена сладостями и содомии. Нет, вы на них только взгляните. Бляди.
— Я ее книгу так и не осилил, — говорил между тем Патрик. — Ты ее читал, Ральф?
— Кого?
Кого именно, Трантер так и не узнал, потому что к нему подошла и представилась молодая женщина, автор ежедневной колонки в газете.
— Можно задать вам несколько вопросов?
— Конечно. — Он взглянул на Пенни. Та пожала плечами: дело твое.
— Вы впервые получаете премию? — спросила журналистка.
— Я ее еще не получил.
— О, извините. Так это что, роман?
— Нет, это биография.
— А, понятно. Что дало вам ее идею?
Трантер изумился:
— Что значит «дало идею»?
— Ну, вы же понимаете. Он кто — ваш родственник, тот, про которого вы написали?
— Эджертон? Нет, он великий викторианский писатель.
— Ясно. А личные вопросы можно?
Журналистке было лет двадцать пять. Трантер и ответил бы отказом, но не хотел, чтобы она накатала о нем нечто неблагожелательное — он-де высокомерен или несговорчив, — и потому согласился:
— Давайте.
— Вы ведь Кембридж закончили, верно?
— Нет, Оксфорд.
— А этот, как его… Эджуорт?
— Эджертон.
— Да, правильно, Эджертон. Он еще жив?
— Нет. Умер в тысяча восемьсот девяносто восьмом.
— Какая жалость, — сказал журналистка. — А я его процитировать хотела. Скажите, ваша жена рада, что вы получили премию?
— Я не женат, — ответил Трантер. — Послушайте, где вы черпаете сведения? Как отыскиваете факты?
— Из интернета беру. В основном из «Энцикломелочи точка ком».
— А записывать вы ничего не собираетесь? Для памяти?
— Нет-нет, все в порядке. И так запомню. Вы не знаете, который тут мистер Казенови?
К 7.30 Габриэль и Дженни завершили пятнадцатиминутный переход от станции к больнице «Глендейл». Сидевший в сторожке привратника Дэйв просто помахал им рукой, когда они прошли мимо него и повернули к «Уэйкли». Габриэль понимал, что Дженни молча вглядывается в установленные Государственной службой здравоохранения таблички — «Отделение лежачих больных», «Электрошоковая терапия» — и что ей понемногу становится не по себе. Первое посещение психиатрической лечебницы способно всякого напугать.
— Все в порядке, Дженни? — спросил он.
— Да вроде бы.
— Вы не волнуйтесь. Там просто сидят и смотрят телевизор несчастные люди. Смотрят телевизор и курят.
Он уже начал жалеть о том, что взял ее с собой. Для второго свидания все происходившее было в высшей степени неромантическим.
Когда они вошли в вестибюль, Роб, дежурный санитар, попросил их немного обождать.
— Простите, — сказал он, — у нас тут сегодня дым коромыслом. Привезли нового паренька. Очень неспокойного. Пришлось послать за доктором Лефтрук, она к тому времени уже домой ушла. Через пару минут все успокоится. Беда в том, что он и остальных пациентов перебаламутил. Это как бегущий по полю огонь. А они ведь, хоть и кажутся спокойными, половину времени по самому краешку ходят.
Коридор, что вел в основное здание, был темен. Только из комнаты, в которой днем проводились занятия по групповой терапии, и пробивался в него тусклый свет; впрочем, он все равно выглядел как туннель сужавшейся в перспективе тьмы. Дженни облизала губы. Откуда-то из глубины здания доносились негромкие стоны.
Они молча разглядывали «картины», которыми были украшены стены маленького вестибюля. Габриэль натянуто улыбнулся:
— Простите, Дженни. Обычно здесь все иначе.
Послышался дробный топоток бежавшего куда-то человека — в больнице знак всегда недобрый, Габриэль усвоил это за те годы, что приходил к брату. И снова настала пугающая тишина.
На окнах квадратного вестибюля висели шторы с рисунком из оранжевых и коричневых квадратов. Вдоль стен стояло с десяток жестких стульев, на дешевом деревянном кофейном столике лежали старые журналы.
Габриэль был доволен тем, что за все время долгого разговора с Дженни в своей квартире не допустил ни одного серьезного промаха: он смог сохранить показной профессионализм, а Дженни, умница, еще и помогала ему, тактично подтверждая, что это игра, и ничего не говоря о предстоящем процессе. А между тем факт оставался фактом: он чувствовал, что созвездия его мира, так долго сохранявшие неподвижность, в последние несколько дней начали понемногу крениться и покидать прежние места.