Я не издал ни звука, дикий вопль ушел внутрь.
— Господи, — воскликнул Лонни;— это же Джой!
Прошла минута, и я снова начал различать слова диктора:
«…вызвало сочувствие многих жителей Омахи, открывших двери своих домов несчастным детям. Эту ночь несколько маленьких бродяг проведут в тепле, окруженные заботой. Но таких счастливчиков всего горстка. Сотни других заночуют в поле, на дорогах, в лачугах городской бедноты. Они будут рыться в мусорных ящиках, жечь костры, чтобы согреться. Со времен крестоносцев не было столько страждущих детей. И все это происходит в Соединенных Штатах Америки в год 1933 от рождества Христова!»
Лонни уже надевал пиджак.
— Поеду на радиостанцию. Они должны звать адрес. Я его разыщу, пусть на это уйдет вся ночь или даже целая неделя.
— Можно, я с вами? — попросился я.
— Не говори глупостей, Джош! — рассердился Лонни. — Хочешь снова заболеть? Еще не известно, в каком состоянии Джой. Придется выхаживать вас обоих.
Он поспешно вышел, и за шумом дождя мы различили урчание мотора его старенькой машины. Дженни опустила руку мне на рукав.
— Джош, не обижайся на Лонни. Таким же он был, когда ты отыскался. Тоже накричал на меня, когда я стала приставать к нему с расспросами…
Я опустился в кресло, почувствовав вдруг смертельную усталость.
— Мы доставляем ему одни неприятности и расходы.
Дженни села рядом со мной на скамеечку у плиты. Керосиновая лампа давала призрачный, неяркий свет.
— Как тебе хочется, чтобы я говорила или помолчала? — спросила она.
— Помолчим, — попросил я.
— Может, хочешь побыть один?
— Нет, оставайся, ты мне нужна, Дженни.
Она кивнула, и мы долго сидели рядом, боясь шевельнуться. Потом пришла бабушка и принялась гладить. Рубахи лежали в большой корзине, которую Лонни захватил из прачечной по дороге с работы, Глажкой рубах бабушка зарабатывала немного денег, шедших в общий котел. Ей могло не понравиться, как мы с Дженни сидим, рука в руке, но она ничем этого не показала.
— Помнишь, когда Дэви был жив, вы вот так же сидели с ним у плиты? — сказала она Дженни.
Дженни кивнула и улыбнулась глухой старушке, потом повернулась ко мне:
— Знаешь, она права. Мы с Дэви, бывало, точно так сидели. Особенно если одного из нас или обоих до этого наказывали. Мы сидели рука в руке, уставясь перед собой. Лонни и тете Элен это действовало на нервы. Думаю, что мы именно к этому и стремились, хотели их позлить.
— Ты очень любила Дэви?
— Просто обожала. Он был старше меня, и мне казалось, что он всегда и во всем прав. Конечно, если не задевал меня. Иногда мы ссорились, правда, довольно редко, но случалось, даже дрались.
Потом мы оба смолкли. Я следил за тем, как бабушка снимала горячий утюг с плиты и медленно водила им взад и вперед по белым рукавам, тщательно утюжила манжеты. Дождь, упорствуя, все хлестал по окнам. Казалось, Лонни отсутствовал целую вечность; я не знал, что и думать. Может, произошла ошибка, вдруг судьба жестоко подшутила над нами и оказался еще один русоголовый мальчик из Чикаго, не расстающийся со старым банджо?
Мы ждали, томительно тянулись часы. В девять Дженни вспомнила, что мы не ужинали, она подогрела суп, и мы втроем немного поели. В десять они с бабушкой развесили рубашки — каждую на отдельную вешалку — в спальне Лонни: назавтра их сложат и отвезут в прачечную. Потом бабушка накинула на плечи шаль и кивнула Дженни:
— Пора, голубка. Дядя Лонни может задержаться. Тебе время ложиться.
Она подошла ко мне и, к полной моей неожиданности, нагнулась и поцеловала в лоб.
— Я молилась за твоего братишку с того самого дня, как ты здесь появился. И сегодня помолюсь за него.
А я еще думал, что она суровая и нелюдимая!
Когда они ушли, я принялся вышагивать из угла в угол, как маятник, останавливался у окна, вглядывался в темноту, потом возвращался к скамейке, где мы сидели вместе с Дженни. Меня знобило, но не от холода. Я все-таки подкинул угля в плиту и набросил одеяло на плечи. «Лишь бы снова не разболеться, — думал я. — Лонни и так хватает хлопот. Пора мне самому о себе позаботиться. Нельзя болеть — теперь мой черед выхаживать Джоя». Наконец к дому подъехала машина и остановилась почти вплотную к задней двери. Весь дрожа, я прилип к окну, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. «Пожалуйста, ну пожалуйста», — твердил я вслух, а у самого зуб на зуб не попадал. Потом я услышал шаги Лонни на пороге и распахнул перед ним дверь. Он вошел, неся Джоя на руках.
— Джош, этот вот молодой человек утверждает, что знает тебя!
Голос у Лопни был веселый и радостный — не без причины! Он опустил Джоя в большое кресло и откинул одеяло. Я увидел высохшее тельце в теплой, чистой пижаме и белых шерстяных носках. Брата трудно было узнать. От Джоя остались только большие серые глаза и копна русых волос, падающих на лицо. Существуют неписаные правила, которым люди определенного возраста обязаны подчиняться. Пятнадцатилетнему парню нельзя взять десятилетнего братишку на руки, как это сделала бы мама; ему не пристало говорить вслух сокровенные вещи, нельзя открыто выражать любовь; нельзя признаваться в угрызениях совести. Правила отношения пятнадцатилетнего подростка к младшему брату всего этого не допускают. Джой должен это понимать. Он знает толк во всяких таких тонкостях. Поэтому я просто протянул ему руку.