— А он как выдержал испытание? — спросил отца. Андрей часто звал брата не по имени, а просто — «он».
— Он-то?! — Отец сделался задумчивый. — Он свой у дружинников, ихой! Он, коли захочет, всюду своим будет!..
Андрей хотел спросить, что это значит... Александр негордый, что ли?.. Но, как это часто бывало: только раздумаешься, только вопросы занятные на ум придут, а уже есть или спать охота... И сейчас уже клонило в сон...
Лев, пестун, унес на руках спящего мальчика из отцовских покоев...
Вскоре была свадьба Александра. Венчал его с дочерью полоцкого князя смоленский епископ. Две «брачные каши», два свадебных пиршества чинили, в Новгороде и в Торопце.
В почете были отец и мать жениховы — князь Феодор-Ярослав и княгиня Феодосия. Она искренне радовалась женитьбе сына. Прошлое забыто, и даже и с удивлением припоминает она себя недавнюю. Теперь она твердо знает, верит: никогда Андрею не затмить, не одолеть ее первенца.
Странной маленькой победой Андрея обернулись брачные пиршества Александра. Конечно, все братья и сестры, все признанные дети князя присутствовали на свадьбе старшего брата. Кроме Андрея. Он сказал отцу спокойно, что на свадьбе Александра — не будет. Просто потому, что не хочет.
И отец только поглядел испытующе, но уговаривать не стал. А уж не сердился и подавно! Когда же он сердился на своего любимца? Никогда!..
На владимирском широком дворе тихо было. Как же, все на свадьбу двинулись!.. Лев сидел на бревнышке и вдруг показался Андрею похожим на старого отцова пестуна-сказителя, прозванного Козлом. А давно ли Андрей молился за упокой души бедного старика? Надобно помолиться... И вдруг Лев привиделся ему почти старым... Сцепив пальцы обеих рук на колене, Лев тихонько напевал на родном своем болгарском языке, непонятном Андрею.
Андрей подошел, сел рядышком, обнял своего красноволосого пестуна за шею.
— О чем ты поешь?
— Пою... — Лев прервал пение и пояснил, чуть растягивая слова. — Пою:
Широко разлилась река Идыл,
И все мы — болгары от реки Идыл,
И все мы — от рода священного зверя Барыса...
И снова принялся тихонько напевать...
Мысли накатили... Такое часто бывало с Андреем. Привык... Можно ли петь языческие песни? Грех, конечно. А, должно быть, еще больший грех — указывать другим на их грехи... Спросить ли пестуна: тоскует он по родимой стороне, по родичам своим, по имени своему прежнему? Андрей знает, «Бисер» — «жемчуг»... Жемчужная туча — милостивый правитель... Нет, не спросит Андрей... Почто растравлять душу чужую... Вдруг лицом припал к груди пестуна... Лев перестал петь, погладил по голове тяжелой ладонью... Андрей поднял голову...
— Я теперь не боюсь судьбы своей, — сказал, — потому и творю, что захочу. Все равно от судьбы не убегу, не спрячусь...
— Возрастный ты становишься, — сказал пестун.
— Возрастный, — повторил питомец.
Десятый год пошел Андрею.
Беседы с отцом доставляли мальчику самое живое удовольствие. Отец призывал его к ужину в свой столовый покой. Не любил князь, когда слуги сновали взад и вперед, мельтешили перед глазами. Приказывал сразу ставить на стол все кушанье и оставлять его наедине с сыном. Подавали холодную зайчатину, грибы засоленные, яблоки, моченные в квасах ягодных. Особый поставец отпирал князь собственноручно, вынимал сосуд глиняный, обливной, расписной, запечатанный. Ставил на скатерть белую, синими узорами расшитую...
— Для тебя, Андрейка, распечатываю. Привыкай к вину сладкому, княжому, заморскому... — И прибавлял, распечатав кувшин: — Это греческое вино, сын. С далекого острова, словно лист зеленый, лежащего в теплом море... Отведай!
И когда Андрей отпивал, дивясь сладости, отец спрашивал ласково:
— Сладко?
— Чудесно! — искренне отвечал Андрей.
А после трапезы они принимались грызть каленый горох и запивали сладким вином.
Отец настраивался на мечтательный и возвышенный лад.
— Помни, — говорил сыну любимому, — ты рода самого высокого и благородного! В твоих жилах — кровь Рюриковичей и ромейская кровь, императорская... — И добавлял тише: — А по матери — ты князь мордовских земель...
Андрей опускал голову...
Но отец, увлекшись, вспоминал, как мирился на Суздальском съезде с Василько Константиновичем после мордовского своего похода и какие пиры устраивались после примирения...
Андрей отпивал еще сладкого темного вина и произносил решительно:
— Не хочу про это! Не говори! Не береди мою душу!
И отец с послушанием внезапным заговаривал о другом. Неисчерпаемой темой воспоминаний, рассуждений и восхвалений служил для Феодора-Ярослава дядя — Андрей Юрьевич. Какой он был — низкорослый, ширококостный, силы необыкновенной, волосы чермные, огнистые, скуластый, глаза были зоркие, по матери внуком приходился половецкому хану Аюпу. Даже болезнь свою умел обратить в достоинство Андрей Юрьевич. Малым еще ребенком, княжичем, упал с коня, спину повредил, шея с той поры не гнулась. А молва говорила о гордой осанке его, сколько походов свершил воинских. Ни слова жалобы от него не слыхивали.