Андрей не приметил, откуда взялся в ее руках широкий — золотые разводы по голубому полю — плат... И вот уже легко порхнули руки в рукавах — и скрылись волосы золотистые...
Он решительно отворил дверь и встал перед ней, перед этой красавицей одухотворенной...
Она смотрела на него серьезно и ясно...
Видела совсем еще детское лицо, еще такое детски круглое, что кончик носа казался чуть вздернутым. И лицо это выражало наивную недоверчивость и ребяческую лихость... Но глаза — голубые, и свет солнечный в них и из них — выражали смущение и еще глубину этого странного ума...
— А ты Андрей... — произнесла она каким-то округло-певучим голосом. И голос у нее был словно бы проще, нежели вся она...
И когда Андрей услышал произнесенное ее голосом свое имя, сердце его снова ударилось в груди сильно...
И мысль о том, что она, видая его прежде, запомнила и приметила, эта мысль, казалось, обожгла...
Он подошел к налою. Все-таки он был еще ребенком, и снова сделался ему интересен этот налой, и разложенные по нему плотные листы, и большая раскрытая книга, и маленькие чашечки с красками яркими, и кисточки, и стерженьки-писала... Все это он видал в келье. Но было странно: зачем это здесь... Разве может мирянка делать то, что лишь монахи делают? А вдруг это какой-то страшный грех, который хуже всех других грехов? И тотчас же стало страшно за нее и за себя... Она неужели губит свою душу?! И ведь он... ведь он... Он никогда не выдаст ее... И свою душу тем погубит?..
Он знал, что в книгах буквами написаны слова. Подошел еще ближе... Большая красная витая буква-птица смотрела на него круглым глазом... Страх и тревога утишились невольно...
— Что это? — Он сам не знал, о чем спрашивал. Обо всем. Почему она делает то, что делают монахи, и что же такое она делает... Но она подумала, что он спрашивает о букве, какой краской начертана эта большая буква... И отвечала своим тонким простым голосом:
— Это киноварь...
И звучание этого простого голоса угасило его смущение перед ней. И теперь он задавал вопросы, один за другим, пытливо и увлекаясь все более и более. И она уже оценила его ум и отвечала ему толково, подробно и спокойно...
И когда он узнал, что ничего дурного и грешного миряне не вершат, когда читают и пишут, она увидела, как вздохнул он с невольным облегчением. Она сама была натурой утонченной и без труда осознала уже в эту, первую их, встречу эту чувствительность и ранимость его души...
Ефросиния была воспитана на южнорусский лад; старая монахиня-гречанка обучила ее греческому и латыни и славянской грамоте...
Для Андрея уже самая первая беседа с Ефросинией была словно припадание к неведомому и сладостному для питья источнику. Он узнал многое, чего прежде и предположить не мог. Но его живой ум тотчас все воспринимал, впитывал и развивал.
Необычайно заняло его это странное искусство перевода с одного языка на другой. Отвечая на его вопрос, Ефросиния сказала ему, что стопа листов, уложенных на налое, это сделанный ею перевод жития святого Андрея Константинопольского; она переложила славное это житие с греческого языка и греческих букв на славянскую грамоту, и теперь она переписывает житие в книгу...
Андрей совсем приблизился к налою и теперь видел написанное совсем близко. Ему очень хотелось коснуться пальцами этих плотных страниц, но он не решался. Она знала, что он, как и его отец, братья и сестры и княгиня Феодосия, не умеет читать и писать. Ей не хотелось, чтобы мальчик чувствовал себя рядом с ней невежественным. Чувствительный и горячий, он уже сам себе мог показаться глупым... Она спокойно чуть склонилась к большой растворенной книге и прочитала, будто вводя Андрея в свой труд и показывая, что и ему подобное доступно; прочитала:
— «Земля си николи же бесъ салоса несть».
Она видела, как на лице мальчика явилось восторженное выражение, пока он слушал, как она прочитывает фразу...
— Вот, — сказала она, снова оборачиваясь к нему, — не знаю, что поделать мне с этим словом «салос», как его по-славянски переложить...
Она сказала это только для того, чтобы мальчик стал посвободней, ощутил бы ее доверительность. Она вовсе не ожидала от него полезных себе советов, ведь он ничему не был обучен в учении книжном. Однако он с этой радостной серьезностью отнесся к ее словам...
— Что же такое означает слово «салос»?
Она задумалась.
— Пожалуй, оно означает безумца, урода, того, кто уродился не таким, как все люди... Но нет, нет, слово это означает человека, безумствующего во имя Господа, издевателя и насмешника над всем мирским ради Христа...