Смутно проблеснули в. памяти уроки Льва, описания воинских поединков у Гомера и Вилардуэна... Но сейчас он ничего из всех этих усвоенных познаний и навыков и приемов не смог бы применить. Он просто вскинул обнаженный двуострый меч и скакал вперед... И вокруг вставали обнаженные грубейшие дикие возгласы, крики, хрипы... И блеск оружия, словно бы разом вскинутого со всех сторон, летел, завораживая... И все это почему-то было страшно весело!.. И не было Андрею страшно!.. Пошла, покатилась вповалку медвежья рукопашная схватка... Пешие воины схватывались, «изручь бодяхуся»... Тащили железных людей с их железных коней...
Мальчик не чувствовал, не понимал, что может и сам погибнуть. Но вдруг мелькнула ужасающая сейчас мысль: ведь Лев может догнать его и станет оберегать, прикроет... Вдруг это сделалось самым ужасным из всего возможного, страшнее смерти!.. И еще, еще послать коня... вперед!.. Но дальше невозможно было скакать в этой навалице... И железные люди метнулись перед его глазами и будто вдруг сложились в облик одного-единого железного человека. И это был его человек, человек для поединка!.. И Андрей, напрочь позабыв читанное и слышанное о боях и поединках, обеими руками схватившись, вскинул свой меч и обрушил с размаха!..
И не было страха, а только радость захлестнула... И чужой меч взметнулся — к нему!.. И вдруг в этой новой жизни раздался крик братской тревоги... Андрей знал, что вот таким, просто любящим его, Александр может быть! И таким он любил старшего брата и понимал...
Сейчас Александр был таким, каким бывал необычайно редко; вероятно, совсем самим собою, без ощущения этой тяжести, «тяготы», а тяжесть всегда была оттого, что он должен был творить нечто тягостное, тяжелое с людьми и собою, должен был давить и сламывать людей и почему-то заставлять их делать именно одно, а не другое... И вдруг будто мгновенно были содраны с него все покровы и жесткие кольчуги и звериные шкуры; и он сделался нагой совсем, голый! Просто старший брат своего младшего брата! И кричал в тревоге:
— Чика! Чика! Андрей!..
...И в неведомые времена первый на земле старший брат Каин вот так же, в невольной, неосознанной тревоге выкликал имя младшего — Авеля, когда вдруг видел братским оком внезапную опасность для меньшого — то ли зверя видел, изготовившегося к прыжку, то ли ствол — дерево, валившееся под натиском бури... И о вражде тогда не помнил!..
Но Александр кричал не Андрею, не звал его. Он кричал об Андрее, призывал гневно охранных воинов, каких сам же назначил охранять меньшого, ничего тому не сказав...
— Чика! Андрей!..
И мальчика поразил этот крик, поразил неожиданно радостно. И невольно повернул голову — увидеть, ответить...
И тотчас обрушилось на все тело что-то жесткое, твердое — больно!.. А руки Андрея не отпускали меч, его меч... Опора ушла... и рухнул — боком — из седла... цепляясь ногами — стремена — чуть протащил конь... и упал на лед...
И боль в разбитой, расшибленной коленке сделалась такая страшная, что даже пересилила эту боль всего тела... Но не потерял сознание, меч не выпустил из рук... только заскулил тихонько по-детски... Но никто бы не услышал. А двое просто почувствовали — Александр и Лев. И видели ясно, что мальчик, их мальчик, может погибнуть; измученные, храпящие, всполошенные, под всадниками и без всадников кони растопчут его! И, пробираясь к Андрею, конные, в окружении своих воинов, Александр и Лев исступленно работали мечами, как хорошие молотильщики — цепами тяжелыми...
Андрей получил сильный удар мечом плашмя по плечу и сильно расшиб коленку о лед. Еще никогда в своей жизни он не испытывал такой боли во всем теле. Но он лежал раздетый до сорочки на теплой мягкой постели, и эта боль, эта тяжесть боли была словно бы вместо прежней, недавней тяжести доспехов и оружия... Вот оно что такое — битва... И ведь он щит потерял... Когда?.. Нужно было щитом прикрыться... Мысль о щите была первая осознанная мысль. И он понял почему. Потому что в памяти поднялись греческие строки:
Щит я свой потерял в битве.
Ну и что!
Новый добуду,
Не хуже прежнего...
Эти короткие строки неведомый переписчик записал вместе со стихами длинными и прекрасными Гомера. Неужели Гомер и эти ершистые строки сложил?.. Или другой кто...
Вспухшее плечо отходило под слоем медвежьего жира. На коленку разбитую наложен был щипучий пластырь — истолченные в прах, смоченные вином листья травы целебной.
Ух, как болела коленка!..
Но все равно возникало невольное ощущение, что все в жизни должно в конце концов оборачиваться хорошо: дикий шум битвы сменяется тишиной теплого спального покоя, лечатся раны, утишается боль; и у постели твоей садится близкий человек и все тебе объясняет и рассказывает; все, что ты не успел, не сумел понять...