Было приятно. Я боялась, что слишком уж хорошо. Боялась его. Чувствовала, что теряю над собой контроль. То есть я позволила бы ему делать со мной все, что он пожелает. Что угодно. Он так медленно входил в меня, буквально по миллиметру, и я была уже просто не в себе. Даже не подумала о презервативе. Мне и в голову не пришло. Это он напомнил: «Я надену презерватив, Мари». Но в тот момент… Мне было все равно. «Делай что хочешь, — подумала я. — Делай все, что хочешь».
Я чувствовала, будто падаю, а может, лечу или нахожусь в движении, но не здесь, а в другом месте. А потом мне больше всего захотелось, чтобы он кончил, словно его оргазм что-то подтвердил бы. Когда он кончил, когда я почувствовала, что он уступил, он лег рядом со мной и стал ласкать. Поцеловал меня и обнял, и мы долго лежали, слушая ночные звуки за окном. Он гладил меня по спине, а я млела у него на груди.
Мне пришлось уйти. Я бы никогда не попросила разрешения остаться на всю ночь, хотя именно этого мне больше всего хотелось. Хотелось остаться там и никогда не уходить, ну, как это бывает в подобных случаях. Но я встала, оделась и покинула его. Ушла, не имея представления, куда иду. Даже не подумала об этом, пока не поймала такси и не поняла, что придется вернуться к Ариэль. Больше ехать было некуда.
Она спала, когда я туда добралась. Я разделась и легла рядом с ней. Лежала на спине, смотрела в потолок, чувствуя себя счастливой. Такой счастливой, что рассмеялась вслух. Я и засмеялась-то совсем негромко, но разбудила Ариэль.
— Прости, — сказала она. Я ответила, что все нормально, и она спросила, где я была. Я повернулась на бок и посмотрела на нее. То есть я посмотрела ей прямо в лицо, прямо в глаза… и все рассказала.
Гилад
Он стоял там с кожаной сумкой через плечо. Я видел его, когда он входил в школу, убирая на место книгу или журнал, и наблюдал, как он застегивает ремешки. Этот парень ничего не упускал, обращал внимание на каждую деталь, не отступал от своей роли. Я никогда не видел у него уродливых вещей. Он никогда не появился бы в школе с нейлоновым рюкзаком или со старой компьютерной сумкой, как делали другие учителя.
В то утро я увидел эту сумку и понял, что это он. Я пытался придумать, что бы такое сказать, если подойду к нему. Ехать в поезде было долго, и я не представлял, что все это время можно сидеть с ним.
Духу у меня не хватило. Когда на станцию с грохотом ворвался поезд, я почувствовал разочарование. Я стоял лицом к двигавшемуся составу и увидел, как тот тип, который бродил неподалеку, разговаривая сам с собой, рванул к Силверу. Я произнес: «Нет». Я сказал это вслух, вытаращив глаза. Движение вокруг замедлилось. Я увидел, как от удара тот мужчина сильно выгнулся, переломившись в пояснице так, что его тело уподобилось сложенному луку. Он застал его врасплох. Руки взметнулись вверх, голова откинулась назад, и он полетел вперед. Последовал тяжелый удар, и очень быстро он исчез под поездом.
Я был уверен, что это Силвер. Когда же увидел его на платформе, то сначала меня на мгновение захлестнула радость, потому что погиб не он, да, но в основном потому, что произошедшее означало: теперь нам придется заговорить друг с другом. Теперь между нами что-то будет, это свяжет нас.
Он повел меня в кафе напротив Люксембургского сада. «О пти Суис». Мы сели за столик и заказали кофе. Я притворялся, будто случившееся произвело на меня большее впечатление, чем на самом деле. Так волнительно было сидеть с ним там, будто два друга пьют кофе. Я знал, что должен что-то чувствовать. Печаль или шок. Я немного в это поиграл, и это помогало мне держаться естественно во время долгого молчания. Я смотрел на стол и пытался придумать что-нибудь важное и интересное, что-нибудь впечатляющее для разговора с мистером Силвером. Он принимал это за печаль и пытался меня успокоить.
Не хочу сказать, будто случившееся меня не напугало. Насилие было тошнотворным. Его быстрота, случайность, все это ужасно. Но я был благодарен за то, что находился там, за возникшую между нами связь. Я ни на что это не променял бы. Даже на жизнь того человека. Это принадлежало нам, исключительное, невероятное, пугающее, и это связывало меня с ним так, как ни с кем из остальных учеников. Я не отказался бы от этого. Ни за что.
Помню, мне было интересно, почему он не пошевелился, почему ничего не сделал, почему стоял там и смотрел, застыв на месте.
Когда в тот день я вернулся домой, мама встала с дивана и обняла меня. Она плакала.
— Звонили из школы. Сказали, ты сегодня не пришел на занятия. Господи Боже, милый…
Мы сели на диван. Я рассказал ей про поезд и про него. Она слушала и плакала, держа меня за руку, пока я говорил. Листья уже пожелтели, но было достаточно тепло, чтобы сидеть при открытых окнах.