— На его месте мог быть ты.
— Мам, со мной все в порядке. Он был далеко от меня.
— Все равно. Мне так жаль, что ты это видел. О, родной мой. — Она сидела, сжимая в руках мои ладони. — Я пошлю записку мистеру Силверу. Это было любезно с его стороны. Он тебе нравится, да?
— Он самый лучший учитель из всех, что у меня были.
— Я рада. Тебе повезло. — Она с улыбкой коснулась моего лица.
— Папа знает?
— Нет, пока не знает. Он придет домой позже. Тогда и скажешь ему.
Я пожал плечами. Мама еще мгновение смотрела на меня.
— Знаешь, милый, то, что ты видел…
— Мам, все нормально. Я не в шоке, такое случается.
Она взяла меня за руку.
— Я не о сегодняшнем говорю. А об июле.
Я посмотрел на нее с закипающей злостью.
— Послушай, ты меня знаешь, я не жертва. И я не из тех женщин, которые забиваются в угол.
Я отнял у нее свою руку.
— Гилад, ты прекрасно знаешь, что я не такая.
— Нет, не знаю.
— Знаешь.
— Однако же ты здесь.
— Мне нужно было уехать?
Я встал и посмотрел на нее сверху вниз.
— Тебе нужно было уехать, — сказал я. — Тебе следует уехать сейчас. Нам надо уехать сейчас.
Уилл
Спал я урывками и, наконец сдавшись, встал в пять. Темная синь утреннего неба. Луна, гаснущие звезды.
Людей на улицах было очень мало. Я зашел в «Картон» и купил «pain aux raisins» у женщины без чувства юмора, которая сделала вид, что не знает меня. Я прошел по улице Ансьен-Комеди мимо спящих на решетке бездомных, пересек бульвар Сен-Жермен, купил «Либерасьон» и спустился в метро. На платформе я стоял один. На противоположной платформе спал на полу мужчина, спиной ко мне. Валялась бутылка, вино черной лужицей разлилось у его коленей.
Заслышав далеко в туннеле поезд, я повернулся и стал смотреть, как он вырывается из темноты. Он изогнулся дугой навстречу мне и влетел на станцию. Когда он остановился, я ощутил холодок головокружения, словно стоял на крыше очень высокого здания, глядя на улицу внизу. В вагоне было пусто. Я достал пачку материалов, подготовленных для семинара, и попытался читать.
Когда я приехал в школу, кафедра была закрыта. Войдя туда первым, я не стал включать флуоресцентные лампы, включил только свою настольную и приготовил в кофеварке целую емкость кофе. Снаружи начало розоветь небо. Трава на лужайке была покрыта инеем. Я сел за свой стол с газетой и чашкой кофе и позавтракал.
Соединенные Штаты готовились к вторжению в Ирак. По всей Европе протестовали, и на ближайшие выходные была запланирована огромная манифестация.
На последних страницах газеты была помещена коротенькая заметка о случившемся на станции «Одеон» накануне. Бездомный столкнул под поезд тридцатидвухлетнего Кристофа Жоливе, руководителя отдела маркетинга из Нанта. К моменту прибытия спасательных служб он был мертв. Из керамического стаканчика у себя на столе я взял ножницы и аккуратно вырезал заметку.
Прозвенел звонок, предупреждающий, что до начала занятий осталось пятнадцать минут. Я собрал свои вещи и пошел по коридору в класс. Утренний свет уже наполнял помещение. На чистой доске я написал цитату дня и стал ждать звонка на урок.
Пришли все, кроме Гилада.
— Все прочли материалы?
Кивнули все, кроме Колина, который усмехнулся мне. Я посмотрел на него вопросительно.
— У меня не было времени, сэр.
— Не было времени?
— Нет.
— Тогда зачем ты пришел сегодня?
— Что вы имеете в виду?
— Зачем ты здесь? В классе, сегодня. Зачем пришел?
— Да у меня вообще-то выбора нет, сэр.
Я засмеялся.
— Ведь мы уже на эту тему говорили, не так ли?
— То, что вы говорите, будто у меня есть выбор, не означает, что он есть.
— А, понятно. Вот что я скажу. Как тебе такая идея — почему бы тебе не встать и не уйти?
— Потому что, сэр, если я встану и уйду, вы сообщите об этом мистеру Горингу, и кончится тем, что меня оставят после занятий за прогул.
— Я никому не скажу.
— Откуда мне знать, можно ли вам верить?
— Ты вынужден делать выбор, Колин. Вынужден делать выбор в отношении доверия ко мне в той же мере, в какой вынужден выбирать, остаться в классе или нет. Я знаю, ты склонен считать себя объектом серьезного угнетения, но факт остается фактом — выбор у тебя есть. Несмотря на могущественные силы, которые, как ты убежден, тебя притесняют, выбор есть все равно. Для Абдула это, возможно, не так, но для тебя это абсолютно точно.