Она видела, как Уилли рывком поднял Жако и швырнул его на Чанса, который сразу же отлетел вглубь салона. Уилли тут же завел правую ступню за ножку стула и, нагнувшись вперед, резко опустился на колено. Узкий кожаный ремешок на его щиколотке лопнул, словно был сделан из бумаги. Чанс споткнулся, а слишком короткий трос, натянувшись, бросил его на пол. Уилли отпустил Жако и встал освободившейся правой ногой ему на горло, наступив на обмотавшуюся вокруг шеи петлю. Но когда он нагнулся, чтобы стянуть с себя смирительную рубашку, самолет снова сделал крутой вираж — пилот намеревался еще раз облететь этот горный массив.
Стул опрокинулся набок. И затем начал медленно скользить вперед ножками прямо в проем открытого люка.
Альбиноска закричала. На лбу Брюнеля выступили капли пота, но он спокойно отвел свою маленькую ручку назад и закатил Лизе звонкую пощечину. Модести рванулась из кресла, но ремни так сильно впились в тело, что она едва не вскрикнула от боли. Уилли был все еще жив. Пока. Трос Жако был вытянут на всю длину, а сам Жако лежал на полу, всего в футе от люка. Лицо его почернело, язык вывалился изо рта. Шея его все еще была захлестнута лямкой. Один конец ее свесился в люк и дрожал, как натянутая струна. А Уилли, все еще привязанный к стулу, висел снаружи на другом конце лямки.
Адриан Чанс полз к люку. В руке его поблескивало лезвие ножа, лицо перекошено от ярости. Он уже приготовился ударить ножом по кожаной полоске, но лямка неожиданно дрогнула и ослабла.
Модести не шевелилась. Лицо ее было залито потом. Она понимала, что произошло. Руки Уилли были в наглухо заделанных рукавах смирительной рубашки, и он не мог ни за что ухватиться. Прошло несколько секунд, и смирительная рубашка, зацепившаяся лямкой за горло Жако, сползла с Уилли…
В тот момент, когда он падал, самолет снова сделал вираж. В иллюминаторе она увидела стремительно удаляющуюся тень с четырьмя нелепыми отростками. Сейчас самолет снизился до пятисот футов, и тень летела по длинной параболе прямо к откосу, заваленному каменными глыбами. Вскоре тень Уилли Гарвина слилась со скалами и, устремившись к смерти, исчезла из поля зрения.
Брюнель что-то сказал в микрофон, и самолет начал набирать высоту. Они снова взяли курс на юг. Модести закрыла глаза и отвернулась от иллюминатора.
Адриан Чанс снимал петлю с бычьей шеи Жако. Он втащил в люк пустую смирительную рубашку, задраил аварийный выход и склонился над бесчувственным Муктаром.
— Все в порядке, — сказал Чанс Брюнелю. — Дышит.
Его срывающийся голос прозвучал неестественно громко в тишине, наступившей, когда закрыли люк.
— Жако остался жив лишь по счастливой случайности, — сухо произнес Брюнель. — То же самое можно сказать и о тебе, Адриан. Когда я вспоминаю, как ты умолял, чтобы я позволил тебе встретиться с Гарвином один на один…
Брюнель укоризненно покачал головой и повернулся к Модести.
— Теперь я понимаю, почему вам всегда так везло, — сказал он.
— Ах ты ублюдок! — с надрывом выкрикнул Джайлз. — Животное, зверь!
— Все мы звери, доктор Пеннифезер. Проблема человека заключается в том, что он отказывается признать этот факт и все время хочет казаться чем-то иным. Относительно себя я никогда не заблуждался. Мне было необходимо избавиться от Гарвина, и я это сделал. — Брюнель снова взял книгу. — Если вас волнует этот вопрос, могу сказать совершенно определенно: ни вам, ни вашей подруге такая участь не угрожает. Кстати, вы же врач! Я готов на время освободить вас, если вы займетесь своими прямыми обязанностями и поможете моему бедному коллеге. У вас есть медицинская сумка и, кроме того, вы ведь помните о клятве Гиппократа…
Лицо Джайлза посерело.
— Если бы я мог до вас добраться, Брюнель! — прошипел он.
Брюнель, казалось, не слышал этой угрозы.
— Займись Жако, Адриан, — негромко сказал он и открыл книгу. Сидевшая рядом с ним Лиза зажала руками рот, тело ее била крупная дрожь.
Модести слышала разговор словно сквозь сон. Глаза ее были закрыты, черты лица заострились, и теперь она была похожа на свою собственную посмертную маску. Во рту чувствовался привкус крови — во время борьбы с ремнями она прикусила губу. Уилли Гарвин был мертв. Боль утраты разрывала сердце Модести.
До сих пор я не знала, что такое горе, отрешенно подумала она и замедлила дыхание, позволяя страданию охватить все ее существо. Модести не сопротивлялась ему, понимая, что в противном случае потеряет сознание. А этого она не могла допустить: Брюнель не должен видеть ее сломленной.