- Знаешь... - Выдохнул, закашлявшись. - Мир солдата примитивно прост. Есть ты - есть враг. Правила не меняются. Их можно на пальцах объяснить ребенку. В мире наемника я - охотник. Понимаешь? Это моя мужская природа. Мне мамонта нужно завалить, чтоб я себя на своем месте чувствовал. И вот мир, в котором я жил с женой. Вот этот вот наш современный мир. Я ж нихрена его не понимаю. Я не понимаю, как... как... как эта дьявольская машина работает. Там сатанинская куча правил! И всё это меняется, меняется, меняется! Я мыкался, как дерьмо в проруби. И что? Попал в шестеренки - зажевало и размазало к чертям. Мы - смазочная жижа для этой машины.
Прищуренные глаза блестели и слезились от кружева дыма.
Сигарета выгорела до фильтра - он и не заметил.
Перевел взгляд на смерть.
- Сколько там? - спросил сухо.
- Четыре-три.
- Дай закурить.
-13-
Не стал перемешивать.
Перевернул стакан, но не открыл кубик - встал и отошел в сторону, волоча за собой шапки табачного дыма.
Смерть открыла кубик - один балл.
Наемник стоял к ней спиной, смотрел на кроны деревьев и без остановки коптил.
- У тебя шесть, - сказала смерть и перевернула кубик.
- А у тебя?
Не ответила.
Повернулся к ней: он всё понял. Глубоко затянулся и сел на корточки.
- Ну, раз так... - Голос его стал ниже. - Тогда слушай. Когда мы зачищали ту деревню, я спустился в подвал. Проверить - нет ли выживших. Обычно мы зачищаем подвалы гранатами. Вырвал чеку, забросил, отсчитал пять секунд - блам! И тишина. Разве что в ушах звенит. Гранатой - быстро и безопасно. А главное - ты как бы отстраняешься от процесса. Взорвалось там - в подвале. Без тебя. Ты, вроде как, и не причем. Совсем другое дело - расстреливать.
На секунду закрыл в напряжении глаза, пытаясь отогнать воспоминания.
Почему, спрашивал себя, ее лицо я забываю, а каждый выстрел - как будто вот только что?
- Знаешь, я тут кое-что понял... Суть международного гуманитарного права. В условиях военного времени прострелить человеку голову разрывной пулей - это антигуманно, запрещено. А вот прострелить ему голову обычной пулей - вполне гуманное решение. Так вот, у меня не было тогда гранат. В подвале пряталась девочка. Маленькая такая. Я по опыту знаю: если она сидит в подвале одна - ее родители наверху. Это значит, что я их уже убил. Короче, я спустился. Она увидела меня, смотрит. И так жалобно смотрит. Глазища большие, мокрые. Она всё поняла. Сразу. Но не умаляла. Не просила: пожалуйста, не надо. Молчала. Потому что уже знала в свои шесть или семь лет, что нет смысла просить. Просто знает, что я выстрелю - и всё. Потому что уже видела такое. Короче, вжалась она в угол. Дрожит, как травинка. Зажмурилась только. И слоника, слоника такого игрушечного ручонками прижимает. А я стою, направляю ей пистолет в голову. Вот так. Нет, пули были обычные - не разрывные. Стою и думаю: ну, давай; это всего лишь приказ; давай; ты должен зачистить подвал. Зачистить. Понимаешь? Зачистить. Как будто там тараканы. Но мы никогда не трогали тараканов. И крыс не трогали. Думаю: ну-ну-ну-ну, не тяни - ей же страшно. Она, бедная, обмочилась... Один выстрел в голову - блам! - и никаких мучений. Легкая смерть. Говорят, человек даже понять ничего не успевает. Я наклонился к ней, чтобы рассмотреть поближе. Наклонился и так тихо ей: ш-ш-ш-ш-ш... И ушел.
Мертвенно бледное лицо, покрасневшие глаза, болезненный блеск. Рука, измявшая почти докуренную сигарету, и мелкая дрожь.
- Ты хоть понимаешь, что я натворил?
Смерть молчала.
- Я помиловал ее. - Громко сглотнул подступившие слезы. - Не спас. А помиловал. Помиловал. Понимаешь? Будто я бог какой. Будто мне решать - казнить или миловать. Снисходительно как-то... Небожитель снизошел до помилования.
Мелкими, рваными, быстрыми затяжками докурил и швырнул бычок со всей силы.
- Помиловал...
Встал, решительно подошел к столу, схватил черный камушек и положил в миску смерти.
- Четыре-четыре, - хрипло сказал он.
-14-
- Твой ход. - Смерть указала на покоящийся кубик.
- Мой ход... - усмехнулся наемник.
Ощущал щекочущий привкус финала. Однако вспышка гнева за пущенную на самотек судьбу заставила его вцепиться в стол и с грохотом опрокинуть его.
- Какого хрена, - говорил сквозь зубы, - мы сидим тут и играем в тупорылую игру на... на... на что? На жизнь, которая нихрена не стоит? Сидим и оба ковыряемся в моей грязи! Выкорчевываем из нее аргументы, как нефть! Ради чего? Чтобы тупо оттянуть время!
Пытался взять себя в руки.
- А знаешь - что? Не было в этой жизни никого счастливее меня. Чего притворяться-то? Ну, говно я! И что дальше? Говно не бывает лучше или хуже. Оно просто говно. А я - говно счастливое! А?! Как звучит! Я улыбаюсь! Гляди, как я улыбаюсь! Подхожу к зеркалу - улыбаюсь. Кидаю гранату в подвал - улыбаюсь! Стреляю в детей - улыбаюсь!! Все ж говорят: улыбайся! Сильные люди всегда улыбаются! И я улыбаюсь. Стреляю и улыбаюсь! Звоню жене, мне говорят, что она умерла, месяца как похоронили, а я, твою мать, у-лы-ба-юсь!!! И что-то мне осточертела эта моя улыбающаяся рожа...