– Ккккакккой я ддддурак! Пппппоччччемммму нннне оддддделлллся? Ттттеппперь вввввсггггда ббббудддду ттттебя ссслушаться.
– Ладно, помолчи уже. Тебе надо поскорее согреться. Ещё заболеть не хватало. К нашим бедам... Тебе хоть тепло там?
Я засунула руку в спальник, пощупала его грудь, руки, плечи. Температура воды. Никакой разницы от того Виктора, которого я засунула в спальник. Что делать? Оттянула его на середину палатки, откинула в сторону свой спальник, расстегнула молнию на его спальнике, распахнула его и застегнула на молнию со своим. Потом выключила фонарь, скинула свой халатик и залезла к Виктору, затянув шнурки у нас под подбородками.
– Ттты чттто?
– Что, что? Грею тебя. И не лежи, как бревно. Шевелись. Мышцы напрягай, – я почему-то перешла на шёпот.
Он обнял меня и начал гладить спину, плечи.
– Мне конечно приятно, но я не это имела в виду. Ты ж так толком не напрягаешься, - опять, не сознавая почему, прошептала я ему прямо на ухо, покрываясь мурашками от прикосновения его холодных рук.
– Ссейччас, ужже нначчал ннапряггаться.
Он действительно начал напрягаться. Я это почувствовала. И, чтобы помочь ему, провела рукой у него по спине, соскользнула ей между наших бёдер и поправила то, что напряглось. Заодно убедилась, что это, что-то!
– И это тоже можно... Я хочу, а ты согреешься быстрее...
– Нно тты мменя ллюббишь?
– Здравствуйте, приехали! Может, это ты мне первый скажешь?
– Я ппоттом, у ммення, ссейччас ккраснноречччие пповреждддено...
Я не стала ждать восстановления красноречия и наши губы встретились в долгом поцелуе...
3
Последнее, что он успел мне сказать, перед тем как крепкий сон овладел нами, лёжа у меня на животе, подложив ладони под мои лопатки и царапая при каждом слове щетиной своего подбородка мой шрам, оставшийся от удаления аппендикса, это:
– Я теперь всегда буду плавать только в плавках, а ещё всегда буду замерзать как сегодня.
Я хотела сказать, что это совсем необязательно, но у меня на это не хватило сил. Я засыпала. Дико усталая, довольная и счастливая. Хотя насчёт счастья, я, как всегда, с самого раннего детства привыкнув и полюбив вникать в смысл, в первоначальный, глубинный смысл слов, сильно сомневаюсь, что оно тут уместно. Счастье – это состояние человека оказавшегося с частью. Вот наследство, например, разделили. Кому дом, кому мельница, а кому кот с сапогами. Все с частями, счастливы то бишь. Причём, тот, что с котом в конечном результате – счастливей всех. А если больше трёх? На Руси тяжёлая судьба ожидала шестых сыновей. Не полагалась им доля в наследстве. Гол как сокол начинал свою жизнь шестак. И прозвище такое за ним закреплялось Шестак, Шостак, а то и вообще Безчастный. Таким прямая дорога лежала на Сечь. А когда разогнала царицка Сечь, разбредались они по всей великой и могучей. В Орде их дети становились Шестаковыми, среди польских евреев – Шестаковскими, среди белорусских – Шестаковичами. И что-то больше их, чем Счастливцевых... Что? Не в доле счастье? Или с долей и счастье не впрок? Скорее так. Так что, довольная? Да! Усталая? Да! Счастливая? Да нет, скорее что-то другое. Части тут не причём. Я получила всё и полностью. А может, больше? Отдала всё полностью? Вот радость меня переполняла наверняка. С этой радостью я и заснула. Без качки, без кружения, а сразу и глубоко. Даже безвыходность, которая преследовала меня всё время, куда-то отступила.