– Может, вам лучше вернуться в Россию?
– Может. Но что там делать сейчас художнику? Вернуться? Мне-то дорога открыта. Я не сбежал после революции. Как некоторые. Я уехал в Париж учиться. Еще до того… Но увлекся восточной живописью и только поэтому очутился здесь. Нет, не вернуться… Голод, холод… Зачем там лишний рот? А я ничего больше делать не могу и не хочу. Вот ведь как закручено, Екатерина: без живописи я не человек, не личность, а рисовать на пустой желудок не способен. О черт! Наверное, не так гениален, как Ван Гог. Или недостаточно безумен. Понятно?
– Конечно.
– Ничего вам пока не понятно! И все-таки заметьте одну тонкость. Они говорят: «Мы – эмигранты». Но загляните в любой словарь. Эмигранты – это люди, временно пребывающие в чужой стране, а люди, навсегда оставившие родину, называются иммигрантами. Я и говорю: «Я – иммигрант». Что есть, то есть. А они собираются вернуться. В прошлое. Чушь! Реку вспять не поворотить. Надо принимать все как есть и искать свое новое место в жизни. Утрясаться, устраиваться. Может быть, даже растолкав соседей локтями. «Диссидент», «декадент»… – передразнил он княгиню.
– Мы пришли.
– Куда?
– Я здесь живу. В этом маленьком симпатичном пансионате.
– Английском, – догадался Вениамин с первого взгляда на строгий, но не лишенный изящества особнячок. – Значит, тоже сами по себе… В сторонке… Ну что ж, до свидания. По одним дорожкам ходим. Еще встретимся.
– Всего хорошего, Вениамин.
Может, потому, что голос художника был взвинченным, а речь немного сумбурной? Или потому, что фоном звенела радость от первой встречи с соотечественниками? Но слова Вениамина едва скользнули по Катиному сознанию. Вникать не хотелось.
Сон приснился хороший. Березки, церквушки, она в крестьянском сарафане. И рядом кто-то добрый, сильный, надежный… Ударил гонг. Откуда в деревне гонг? Катя проснулась. Ах эта Намарона! Надумала стирать пыль и звякнула флаконом о зеркало. Но кто же снился? Неужели Савельев? Жаль, не досмотрела. Она крепко-крепко зажмурила глаза. А вдруг доснится? Нет, не получается. Все равно сон – прекрасный. Не иначе как Россия будет добра к ней…
Сегодня предстояло обсуждение программы благотворительного бала. Катя вышла из пансионата в приподнятом настроении, но таким оно оставалось недолго.
В переулочке Катя услышала за собой умоляющий голосок, тянувший:
– Мадам, мадам, мадам…
Она оглянулась. Маленькая китаянка-рикша семенила рядом. За ее спиной болталась крошечная младенческая головка.
Вереницы рикш на всех улицах города были привычным зрелищем. Они не давали прохода, упрашивая сесть в коляску, а заполучив пассажира, покрепче ухватывали оглобли маленькой велоколяски и, набрав побольше воздуха в легкие, бросались вперед. Какой-нибудь жирный седок из любителей поиздеваться подгонял беднягу ударами сапога или тыча в спину элегантной тростью. Поездка «на рикше» была дешевле, чем трамваем или с извозчиком, но русские – помнилось еще по Харбину – старались избегать экзотического средства передвижения.
Мужчины-рикши – везде. Но женщина?..
– Мадам, мадам… – не отставала китаянка. Катя остановилась.
– Зачем же вы? – спросила она сначала по-русски, потом по-китайски, не вполне уверенная, что будет понята. В Парускаване ее окружало немало китайцев, и Катя общалась с ними свободно, но диалект их значительно отличался от шанхайского. – Ребенку вредно… и вам.
Женщина залопотала в надежде вымолить хоть несколько центов. Совсем безнадежной получалась нарисованная ею картина. Муж был рикшей, был… но пришлось ему неделю назад полдня возить по городу какого-то европейца, кинувшего за работу пять центов. Пять мексиканских центов, которые вдвое дешевле американских. Он отказался от такой мизерной платы: жена не работает, за угол платить нечем, риса ни горсточки. И что? Добавили центов? Как бы не так! Рикшу ударили палкой по голове, кликнули полицию… А потом суд и «три месяца тюрьмы за грубое обращение с иностранцами». Но жить-то надо. И пришлось ей самой на время стать «лошадью»…
– Сколько же центов получается за день?
– Пятнадцать – двадцать, из них половину – хозяину коляски…
Катя сунула доллар в протянутую ладонь и, не дожидаясь, пока до донышка изольется поток благодарностей, быстро пошла по улице, стараясь настроиться на прежний добродушно-приподнятый лад. Не удавалось…
Дом княгини был устроен прекрасно. Он прежде всего был домом, просторным, богатым, но и уютным.
У Кати заныло сердце – чужая женщина хозяйничает в ее Парускаване…
Говорили о костюмах. Конечно, следует нарядиться в русские народные.
– Катюша, а вы будете боярышней.
– Тогда уж боярыней.
– Ну что вы, зачем же так! Вы выглядите совсем девочкой. Не то что я. – Княгиня вздохнула, но тем не менее удовлетворенно огладила пышные бедра. – Ох, что я упустила… Надо было Венечке предложить подновить-разрисовать ларьки.
– А он согласился бы? По-моему, нет.
– Не знаю. Но по крайней мере ощутил бы нашу заботу. Не бесплатно же. А почему, Катенька, вы думаете, что не согласился бы?
– Он вчера провожал меня до пансионата. Оказалось, что мы оба из Киева и даже встречались там в детстве.
– Умилительно! Такое совпадение! Но, Катенька, послушайтесь моего совета. Держитесь от Вени подальше. Я не против богемы. Но зачем же изображать из себя юродивого? И, мне кажется, у него что-то с психикой.
– Не заметила.
– Имейте в виду, на всякий случай. Ладно, искать его я не намерена. Объявится за неделю – получит заказ. Нет – пускай на себя пеняет. А нам и старые сойдут, те, что с рождества остались…
Еще во время разговора Катя обратила внимание на чередование щелчков и глухих ударов, словно в стенку соседней комнаты кто-то швырял резиновым мячиком.
Вдруг дверь распахнулась, и, размахивая пистолетом, в комнату ворвался взъерошенный Ники.
– Мамочка, я всех убил! С восьми шагов!
– Ах ты молодец!
– Мамочка, вы обязательно должны посмотреть, пока стрелы не отвалились!
– Ну пойдем, сынок, похвастайся. И вы, Катюша, глянете.
В комнате Ники на обоях одной из стен в три ряда, квадратом были наклеены открытки-портреты. В лица, изображенные на них, впились резиновые присоски стрел. Две, хлюпнув, отпали. Ники, не поднимая их с пола, схватил со стола другие, зарядил пистолет и стал целиться снова. И таким непримиримым было его лицо, такое наслаждение разлилось по нему, когда цель была поражена, что Кате стало не по себе.
– Эх, мне бы настоящий пистолет! Мамочка, вы ведь обещали!
– Погоди немного, Ники! Исполнится пятнадцать – получишь! – Княгиня пояснила Кате: – Вот как мы воспитываем истинных борцов за Россию. Пусть учится отстаивать свои убеждения. Придется нам самим защищать нашу Россию. Надеялись на японское да на пекинское правительства – и пронадеялись. Никому дела нет! Вы читали «Шанхайскую жизнь»?
– Нет. Сегодняшняя?
– Ну полюбуйтесь тогда. Видите? Отчеркнуто… Обращение Советов к Китаю. Читайте, читайте.
– «Советское правительство уничтожает все особые привилегии, все фактории русских купцов на китайской земле. Ни один русский чиновник, поп и миссионер не смеет вмешиваться в китайские дела…» – Катя подняла глаза:– А разве это плохо?
– Ужасно! Во-первых, они, – княгиня кивнула в сторону открыток, – просто дурачье. Самим есть нечего, а от денег, которые в руках лежат, отказываются. Но это бы и ничего. Чем им хуже, тем нам лучше! Так китайцы же расчувствовались… А это вы читали?
Катя покачала головой.
– Ну, сударыня, где же вы витаете? Читайте тоже. Нет, не там, ниже… Нашли?
– «Строгий нейтралитет»?
– Вот, вот! – Она отобрала газету у Кати. – «Строгий нейтралитет в гражданской войне между белыми и красными». Пекин не понимает, что послабление сейчас большевикам потом китайскими же слезками отольется.
– А можно мне посмотреть портреты?
– Конечно, Катюша! Врагов надо знать в лицо!
Ники отодрал стрелки от открыток. Перед Катей предстали лица, испещренные черными следами – кругами от резины. Некоторые открытки были обведены красным контуром. Княгиня пояснила, не дожидаясь вопроса: