– Не надо, – махнула рукой Катя, – пусть останется. За верность.
Тьита ушла, охая и благодаря.
– Все. Теперь уже все. – Катя, поникнув, замерла у окна.
– Ах, беда-то какая. Продумали, подготовились… – запричитала Намарона.
– Перестань. Значит, не судьба.
– Вы, верно, проклинаете меня!
– За что? Ты же от всей души хотела, как лучше. А знаешь, Намарона, может, даже хорошо, что ничего не получилось с похищением. – И, натолкнувшись на недоумевающий взгляд, пояснила: – Если бы речь шла лишь обо мне, я согласилась бы на любые лишения. Только бы Ежик был рядом. Я бы пошла сама в горничные, в посудомойки… Добралась бы с ним до России. Но что придется пережить ему? Ни денег, ни крыши над головой… Что я могу дать ему кроме любви? Но бог с ним, с богатым наследством, с лучшим европейским образованием. Хуже всего, что его пришлось бы лишить родины. Здесь все родное для Ежика. Не знаю, не знаю… – Катя сжала ладонями виски и качнула головой.
– Ну будет, будет… – гладила ее по плечам Намарона. – Успокойтесь. А и вправду, чего ж ему из дворца уезжать? Спокойно, сытно, все любят. Бог даст, все устроится. Подрастет – и свидитесь. Глядишь, самостоятельным станет скоро, наследство получит. И вас к себе выпишет. И будете в старости у сыночка жить.
– Спасибо тебе, Намарона, за слова добрые, – сквозь слезы улыбнулась Катя. – Наперед знаешь, что да как. Отчего ж тогда Ежика хотела для меня похитить?
– Недодумала. Впопыхах-то. На горячую голову…
У крыльца засигналил шофер. Пора.
К пристани все подъехали одновременно. Ежик, опасливо поглядывая на офицеров из стражи, шагнул к матери.
– Не робей, малыш, – подтолкнул его Махидол и придержал двинувшихся за мальчиком охранников: – Друзья, никуда он не денется. Пусть попрощаются спокойно. Под мою ответственность. Мать же уезжает!..
Они нехотя остановились и окликнули Ежика:
– Дальше десяти шагов удаляться не велено!
Он бросился Кате на шею:
– Мамочка, я виноват!.. Махидол… Но я сразу вернулся, а Тьита… Все из-за меня. – Ежик стукнул себя кулаком по лбу.
– Ну не надо, родной мой. – Катя прижала к груди темноволосую голову. – Расти скорее. Вырастешь – будешь сильным, умным, станешь поступать, как сам решишь, и я смогу к тебе приехать. Никто тогда не посмеет нас разлучить, – верила и не верила своим словам Катя. – Самое главное – ты меня не забывай. Не забудешь?
– Что ты!.. Я так люблю тебя, мамочка!
Махидол протянул Кате плоскую синюю коробку, обтянутую шелком:
– Посмотри. Не знаю, понравится ли?
Катя повернула позолоченный ключик и зажмурилась от блеска бриллиантов, вспыхнувших на солнце. Ожерелье, кольцо и подвески.
– Что это? Зачем?
– Сейчас объясню, Катрин. Считай украшения подарком от меня, мамы и Саовабхи. Вачиравуд не оглашал текст завещания. А тетя любила тебя, не могла не оставить ничего в наследство. Может быть, Вачиравуд присоединил и твою долю к капиталу Чула-Чакрабона?
– Будем надеяться, что он поступит как любящий дядя.
– Да хорошо бы, хоть в этом он остался порядочен. Время покажет. Но я не хочу, Катрин, чтобы ты думала плохо о всех обитателях дома Чакри. Не обижай меня. И мало ли что может произойти – пригодится:… Пиши. Особенно если понадобится помощь.
– Спасибо, братишка, – растроганно сказала Катя и поцеловала Махидола.
– К сожалению, Кейти, я не могу подарить такую гору бриллиантов, – улыбнулся Вильсон, – но вы всегда можете рассчитывать и на меня тоже.
– Спасибо, Малькольм. Спасибо, друзья. Будь умницей, Ежик!
Долгий басовитый гудок прервал прощание.
Шанхай встретил Катю пыльным ветром. Полтора месяца не была здесь, а словно бы и машин прибавилось на улицах, и люди стали еще деловитее.
Миссис Мэррисс сразу же начала извиняться, что не дождалась ее – сдала комнату:
– Вы, Катрин, не предупредили, когда приедете.
– Не беспокойтесь, миссис Мэррисс, я буквально на минутку – попрощаться с вами и забрать чемодан.
– Он на складе. И книги там. Пойдемте, я помогу вам упаковать… И проверите, все ли…
– Да. И пошлите, пожалуйста, доставить вещи на пароход. Вот деньги. А писем не было?
– Писем? – Она сосредоточенно потерла переносицу. – Сейчас, сейчас… Было же письмо! Рози! – позвала она служанку. – У меня на конторке письмо лежало. Для миссис Лесницкой.
– Видела, мэм, только давно. Может, за стол завалилось?
Они стали шарить по всем ящикам. Безрезультатно.
– Как же так? В жизни ничего не теряла! – Миссис Мэррисс чуть не по третьему разу перекладывала все счета и блокноты. Катя пожалела не на шутку расстроенную хозяйку:
– Ничего страшного, миссис Мэррисс. Письмо, наверное, от брата, из Пекина. Мы встретимся на днях и обо всем переговорим.
Тут вступила Рози, шмыгнув остреньким носиком:
– Из Пекина-то из Пекина, да не от брата. Я те конверты помню. Солидные такие, гладкие и большие. А этот серенький, шершавенький и адрес неточный.
– Верно. Письмо сначала соседям принесли. А если бы сразу, вы бы его еще до отъезда получили.
– Значит, так давно, – медленно произнесла Катя. – От кого бы это? – Испугалась сразу предположить, что от Савельева, но сердце вздрогнуло. – Неважно. Спасибо, миссис Мэррисс, за заботу. У вас очень симпатичный пансионат. И если кому-нибудь из знакомых нужно будет пожить в Шанхае, я буду рекомендовать только его.
– Спасибо и вам, – разулыбалась хозяйка, – приезжайте и сами еще.
«Вряд ли, – подумала Катя, направляясь в сторону китайского города, – ни к чему здесь нет желания вернуться».
До отплытия «Мажестика» оставалось часа три. Можно было проведать Вениамина.
Бело-зеленый трамвайчик.
Ряд одинаковых домиков на китайской улочке.
Фанза с вертушкой. Не заметила в первый раз: один дракончик смеется, другой плачет. Колокольчиковый звонок.
Дверь отворил сам Дин Си.
– О миссис Екатерина, добро пожаловать. Жаль только, Вениамина нет. Уехал.
– Куда? – огорчилась Катя. Потом встрепенулась: – Неужели все-таки в Россию?
– Нет. Подождите минутку. Он на всякий случай вам записку оставил. Может, объявится Екатерина, сказал.
Катя развернула тетрадный листок:
«Екатерина, я уезжаю в Синьцзян. Там сейчас находится атаман Анненков, которого я знал по Киеву и Одессе. Мы были в приятельских отношениях. Пишу это потому, что Вы тоже должны его помнить. Их имение было недалеко от Ваших Хижняков. Екатерина, кажется, его люди занимаются делом. Здесь, в Шанхае, я не встречал никого, кроме болтунов. Бросайте их и приезжайте тоже к Анненкову.
Вениамин».
Вот и художник уехал.
Катя постаралась представить семейство Анненковых. Родители их недолюбливали, считали солдафонами, хоть и из потомственных дворян. Из вежливости иногда приходилось обмениваться визитами. Действительно, сын у них был. Как звать? А кто его знает!.. Тоненький темноволосый красивый мальчик. Почти ровесник. Нет, пожалуй, помладше. И верно, в Одесском кадетском учился… Так давно это было… А впрочем, что ей за дело до какого-то Анненкова?
Еще одна шанхайская ниточка оборвалась.
Осталось лишь дать телеграмму Ивану, чтобы встречал в Тяньцзиньском порту.
Железнодорожная ветка Тяньцзинь – Пекин была настолько короткой, что едва успели они расположиться и сообщить друг другу о самом наболевшем, как форменная фуражка проводника показалась из-за двери:
– Миссис, мистер, подъезжаем к Пекину. Поздравляем вас с прибытием в столицу поднебесной империи.
Шумный, продымленный, портовый, а значит, и торговый Тяньцзинь, на первый взгляд, мало отличался от Шанхая. Но вот извозчик повез их по Пекину, Катя сразу почувствовала, что попала в другой мир. Мир неторопливых мыслей, предупредительных улыбок, богато расписанных одежд – из классической старины, – которые в любом другом городе, наверное, показались бы неуместными в век автомобилей и паровозов.