– Мы охотимся, – пояснил Росс, – нам сказали, что здесь удобное место для стоянки. Вода у вас хорошая?
– Нельзя быть лучше. Располагайтесь как дома, брат.
– Ладно. Мы немного съедем по тропинке, куда-нибудь подальше от дороги. Нет ли здесь большого дерева, под которым можно расположиться?
– Эли, покажи им дуб и помоги устроиться.
Банни снова вздрогнул. Ему было известно, что этот Эли «осенен Святым Духом», с ним бывает «тряска» и он исцелил возложением рук старую миссис Багнер. Банни припоминал каждую малейшую подробность, касавшуюся этой семьи – самой необыкновенной, которую ему когда-либо приходилось знать, не считая, конечно, тех, о которых он читал.
Эли пошел по тропинке, машина последовала за ним, а мистер Уоткинс – за машиной, без сомнения, для того, чтобы убедиться, как Эли исполнит свой долг. Три девочки брели сзади, а миссис Уоткинс продолжала стоять в дверях и наблюдать.
Они достигли большого дуба с расчищенной под ним площадкой. Росс поставил машину так, чтобы фонари освещали площадку: когда есть автомобиль, никогда не приходится страдать от темноты на стоянке. Когда машина остановилась, Банни перелез через дверцы и начал отвязывать ремни, которыми был прикреплен большой сверток к автомобилю. Мгновенно сверток был отвязан и развернут. Из него появились великолепные вещи: палатка восьми футов в квадрате, сделанная из такого легкого непромокаемого шелка, что, если ее скатать, она производила впечатление свернутого платья; шесты для палатки, сделанные из нескольких свинчивающихся колен; колья и маленький дорожный топорик для их вбивания; три теплых дорожных одеяла, не считая непромокаемого чехла, который тоже служил одеялом; две пневматические подушки и такой же матрац, которые приходилось надувать, пока лицо не покраснеет; наконец, брезентовый мешок с походной кухонной утварью из алюминия – все предметы с отвинчивающимися ручками вкладываются один в другой, а также алюминиевые ящики с несколькими отделениями для съестных припасов. Когда все эти предметы разложены в порядке, то можно чувствовать себя и среди пустынь, и на горной вершине так же комфортно, как в лучшем номере отеля.
Мистер Уоткинс приказал Эли помочь им, но отец эту помощь отклонил: стоит ли! Они сами знают, что и как нужно сделать, да к тому же все это совсем не трудно.
Тогда мистер Уоткинс послал Эли принести ведро воды и осведомился, не хотят ли они молока, – разумеется, козьего, потому что другого у них нет. Отец ответил, что это было бы отлично, а Банни перенесся мыслью на Балканы и в другие замечательные края, известные ему из книг, где люди живут одним козьим молоком. Мистер Уоткинс послал за молоком Руфь, и Банни снова встрепенулся: Руфь была любимой сестрой Пола; у нее, у единственной, по словам Пола, был «здравый смысл». Мистер Уоткинс крикнул ей вслед, чтобы она захватила и яйца, отец сказал, что хорошо бы получить и немного хлеба. У Банни точно оборвалось что-то внутри, когда он услышал ответ старика, признавшегося, что у них нет хлеба, так как негде его сеять, да и наливается он плохо здесь, на холмах. Все, что у них есть, – это картофель. Отец сказал, что картофель отлично сойдет, они его сварят немного к ужину, на что мистер Уоткинс возразил, что они могут получить его гораздо раньше: миссис сварит его в печке, и таким образом доказал свое полное непонимание того, что такое путешествие с палаткой. Отец отказался от услуг печки, говоря, что огонь им нужен здесь. Тогда мистер Уоткинс заметил, что теперь по ночам морозит, и приказал Эли набрать для них вязанку топлива. Выполнить это было нетрудно, так как стоило отойти на несколько футов в сторону от арройо, и вы натыкались на кустарник пустыни, по большей части совершенно высохший. Эли вырвал из земли несколько кустов, притащил их и разломал о колено на части, потом принес два камня – это тоже было легко: на ранчо Уоткинса нельзя было сделать и нескольких шагов, чтобы не наткнуться на камень.
Огонь был разведен, картофель весело кипел в горшке, банка с консервами была открыта, а мясо уже шипело на сковородке. Отец стряпал – это было благородное занятие, – а Банни хлопотал вокруг, расставляя посуду на непромокаемой покрышке, служившей во время еды скатертью без стола. Когда мясо было готово, отец разбил яйца о край кастрюли, вылил на сковородку и сделал глазунью. Потом было подано козье молоко – вкусное, густое и холодное. На запах его не обращали внимания, убеждая себя, что это романтично. Молоко было налито в алюминиевые чашки, составлявшие часть лагерного снаряжения. Кроме того, была подана тарелка сотового цветочного меда, душистого и коричневого, принесенного Руфью.