– Чего тебе? – неприветливо поинтересовался лешак, сверля визитёра пристальным взглядом. Должно быть, силился отличить от последнего приезжавшего надзорщика.
– Плановая проверка, – упрямо повторил Верховский, старательно глядя мимо блестящих чёрных глазок. – Как тут обстановка?
Леший сипло вздохнул и лапой, похожей на толстый лысый сук, тронул болтающуюся на груди бирку. Прищурившись, Верховский различил выбитую на серебре пятиконечную звезду и год выпуска – тысяча девятьсот шестьдесят третий. До сих пор работает. И менять никто не собирается…
– Помаленьку, – уклончиво сообщил лешак. – Вроде не помер никто с прошлого раза.
А что, должен был?.. Наверное, у старой коряги просто меланхолическое настроение. Обычно осёдлая нежить первым делом жалуется на вырубку лесов, на вонь от проложенных через её владения магистралей и на радиошумы, вызывающие у особо утончённых аристократическую мигрень.
– Убыль, прирост?
Нежить принялась беспокойно переглядываться. Лешак поскрёб в затылке, пожевал губами и наконец проговорил:
– Кто прежде был, вроде все на месте. Новые есть. Дюжины три.
Вот ведь чёрт, придётся-таки всерьёз поработать… Верховский устроил на пеньке коробку с пока ещё ничейными бирками, открыл блокнот на чистой странице и распорядился:
– Первые десять пусть сейчас остаются, остальные по десять экземпляров – завтра, послезавтра и послепослезавтра. Не толпиться, не бузить, чары не применять, иначе пущу в расход. Всё понятно?
Почти весь остаток дня ушёл на бюрократию. Переписать номер бирки в блокнот, обозначить вид счастливого обладателя и пару его отличительных черт, выслушать незамысловатую клятву и – самое главное – проследить, чтобы очередной ушлый клиент добросовестно напялил серебряную цепочку. Опасных тут никого нет; все, напротив, подозрительно покладистые и дружелюбные. Странное дело. Обычно не обходится без пары-тройки борцов за права и свободы.
– А тебя как звать, служивый? – поинтересовался очередной лесовик, лучившийся жутковатой древесной улыбкой.
– Ноготь, – буркнул Верховский себе под нос, не отвлекаясь от записей. В общении с неживыми подопечными старая кличка оказалась весьма удобной.
– Чудно́, – постановил лесовик. Он был долговязый и нескладный, то есть ещё более долговязый и нескладный, чем его собратья, и навскидку примерно вдвое их дурее. – А живёшь где?
– Пока тут – в деревне, крайний к лесу дом. Уеду через две недели.
– А что ж так? Не нравится у нас?
– Работа у меня.
Лесовик пропустил его ответ мимо замшелых ушей.
– Никому у нас не нравится, – с надрывом пожаловался он. – Только свыкнешься – уж всё, след простыл… Были времена, знаешь, тут народу жило – у-у-у! А нынче что? Одни и те же ходят, новых нету…
Верховский настороженно вскинул голову.
– Запомнил, что ли? – недоверчиво спросил он. – Местных?
– Так а что их запоминать? Сколько уж они тут…
Интересные дела! Это как же вышло, что столь ценный кадр без бирки тут слоняется? Когда в последний раз владимирский надзор чесался сюда съездить? Надо накатать Боровкову докладную, чтобы разобрался… И взять на заметку этого деятеля с хорошей памятью. Готовый резидент разведки, ей-богу. Верховский оглядел его повнимательнее. Стандартно похож на дерево, которому вздумалось прогуляться; от других лесовиков отличается разве что на редкость бестолковым выражением лица и характерными наростами лишайников на правом боку. Вот пусть и будет Лишай. В документацию это вносить, конечно, не стоит; бирки надо раздавать, а не клички.
Эта самая документация сожрала весь вечер и значительный кусок ночи. В комнатушке, которую отвёл постояльцу Щукин, разложить бумаги было негде, и Верховский перебрался вместе с макулатурой на кухню. Дед заявился разок понаблюдать за его мучениями, забрал свои кроссворды и потащился их гадать куда-то ещё. Оголодавший специалист службы надзора ограбил его на пару бутербродов и стакан воды. Хозяин не отказывался разделить с гостем припасы – в конце концов, за это ему Управа и платила, – однако возиться с кастрюльками уже не осталось сил. Около полуночи Верховский пересчитал оставшиеся бирки, отметил в журнале наблюдений сто четырнадцать единиц магического эквивалента у станции номер три и поплёлся спать.