– Мих, чего пригорюнился?
– Да так, – Старов не без труда загнал в слова бесформенный призрак тревоги. – Ребят, а вы никогда не задумывались… ну… тем ли мы в жизни занимаемся? Что мы хорошего делаем? Что после нас останется?
– Наши песни, – Антон неуловимо шевельнул пальцами, лаская струны.
– Какая разница? – почти одновременно выдохнула Диана вместе с облачком дыма. – Смысла в жизни нет. Существуй и наслаждайся.
– Как вы, ребят, не знаю, а я занимаюсь тем! – громогласно заявил Женька. – После меня останутся мои философские труды. Студенты долго ещё будут потом проклинать моё имя, зубря какой-нибудь тридцатый билет!..
– А что, Миш, тебе твоя работа не нравится? – негромко спросила Маша.
– Да нет, нравится, – Старов отчаянно поскрёб в затылке. – Правда, в школе нравилось больше. Отдача другая, что ли… Сразу чувствуешь, что ты хорошее дело делаешь.
– Ну так вернись, – Диана непринуждённо пожала плечами. – Зачем страдать?
– На моём месте тоже кто-то должен работать.
– Вот пусть кто-то и работает, – Женька легкомысленно качнул кружкой, капнув томатным соком на клеёнчатую скатерть. – Делать надо то, к чему душа лежит.
– Делать надо то, что лучше получается, – задумчиво возразил Антон. – Беда, коль пироги начнёт печи сапожник…
– А если оно не нравится? – тут же азартно заспорил Женёк. – И потом, если все будут, скажем, на гитаре бренчать, некому станет мести улицы!
– Нет в мире справедливости, – покладисто согласился Антон. Ему не хотелось вступать в полемику – ему хотелось играть.
Он уже завёл вступление для следующей песни, когда Маша, глядя исключительно на Старова, сказала тихо:
– Есть. Она в наших руках.
Это прозвучало наивно, но как-то… жизнеутверждающе, что ли. Мишка одним глотком осушил чашку и неуверенно присоединил свой голос к нестройному хору. Тоскливый вой посрамлённой вьюги потерялся за тёплыми гитарными переборами. Антон сосредоточенно перехватывал гриф то тут, то там, выбивая из струн музыку. Он, наверное, в чём-то прав. Ещё понять бы, что получается хорошо, что – плохо, и кто тому самый правдивый судья.
XLVII. Праздничное настроение
В украшенном мишурой и бумажными снежинками киоске Верховский приобрёл свежий экземпляр «Московского зеркала». По дороге к лифтам развернул и мельком пробежал глазами содержание на предмет тревожных сигналов. На сероватых страницах царило праздничное настроение: улыбающиеся депутаты с бокалами игристого поздравляли граждан с наступающим новым годом, примелькавшаяся общепризнанная красотка делилась невыполнимыми рецептами, даже строгая обычно финансовая рубрика позволила себе расслабиться и выкатила астрологический прогноз – разумеется, с обязательной пометкой о том, что это ни в коем случае не является гаданием. Зато научно-популярная колонка отличилась. Под интригующим заголовком «Запретный плод: так ли страшна магия смерти?» Верховский обнаружил длинную и обстоятельную статью о некромантии, снабжённую, правда, скромным упоминанием о том, что применение этого сорта способностей полностью запрещено аж с конца прошлого века. В нижнем правом уголке страницы значилось имя автора, но толку с него чуть: журналисты пишут под псевдонимами – и правильно делают, если учесть тесноту сообщества.
– Денис, – окликнул Верховский, едва зайдя в отдел. Липатов тут же карикатурно выпучил глаза, изображая служебное рвение. – Наведайся в коммуникации, поинтересуйся, с какой целью они вот это напечатали.
– Что хотят, то и печатают, – пожал плечами Супермен, забирая у начальника газету. – У нас свобода слова.
– Воспользуйся ею и задай вопрос, – с нажимом сказал Верховский. – Тебе напомнить номер акта о запрете некромантии?
– На кой ляд? Они там всё равно не знают.
Из кабинета его всё-таки унесло: усвоил уже, что препираться с начальником позволительно лишь до некоторых весьма скромных пределов. Верховский поздоровался с остальными подчинёнными, попутно мельком оценивая их готовность трудиться. Контролёры явно хандрили; даже всегда бодрый Щукин как-то странно притих. Должно быть, разочаровался в смелом начинании научить стажёра пространственной магии. Сам Зарецкий с независимым видом перебирал какие-то бумаги. Напротив него обретался Субботин, вроде бы такой же желчный, как и всегда, но Верховский нутром чуял: что-то не так. В движениях старшего офицера, обычно скупых и отточенных, сквозило беспокойство. Он по-птичьи нервно дёргал над клавиатурой бледными кистями рук, словно кнопки каждый раз стрекали его статическим электричеством. Стараясь не подавать виду, что заметил перемены в поведении подчинённого, Верховский учтиво обратился к Субботину: