А ему впервые за долгие годы хотелось, чтобы его услышали.
XII. Западня
Чашка ударилась о паркет и раскололась на две неравные части. Звук получился глухой, какой-то обиженный; на черепках поблёскивали не успевшие подсохнуть коричневатые разводы. Лидия никогда не позволяла себе бить с досады посуду – и сейчас не стала: злополучная чашка просто подвернулась под неосторожное движение. Впрочем, было бы неплохо, разбейся она звонко, сердито, на десятки мелких острых осколков. Вышло бы красноречиво.
– Осторожно, – обманчиво мягким тоном сказал Кирилл. Повинуясь его жесту, половинки чашки взмыли в воздух и отправились в мусорную корзину. – Успокойся, пожалуйста.
– Успокоиться? – огрызнулась Лидия. Пальцы до боли вцепились в полированную столешницу, словно бы силясь выломать её из креплений. – Ты мне предлагаешь успокоиться? Ты?
– Лида…
– Не ты ли подписывал указ? – ядовито спросила она. – Вот уж спасибо, господин депутат, век не забудем! Мы тебе, вообще-то, доверяли. Наши интересы, наше будущее. А ты что творишь?
Он на миг смутился, уткнулся взглядом в пушистый ковёр. Совесть у него есть, безусловно, но что это меняет?
– Лида, так лучше, – медленно, с расстановкой проговорил Авилов. – Эти люди дают опасные показания. Так до них хотя бы никто не доберётся…
– Кроме ваших цепных крокодилов из магконтроля, – фыркнула Лидия. – Тех самых, которым мы теперь должны клясться, что ничего не знаем! Кир, ты половине одиноких по всей стране подписал смертный приговор! Это ты понимаешь?
– Только непроходимым тупицам! – рявкнул Авилов. Она едва ли не впервые видела его таким раздражённым. – Я же обо всём вас предупредил! Я оставил вам лазейку! Возьмите все друг с друга по пустяковой клятве, и дело с концом…
Лидия нервно рассмеялась. И это всё, что он сумел придумать?
– По пустяковой клятве! – повторила она насмешливо. – А потом, глядя в глазки вашим дрессированным чудищам, притворяться, что ничего такого не было? Не у всех такая железная выдержка, как у вас, Кирилл Александрович!
– Будут лютовать – я прекращу дела…
– Каждое несправедливо открытое дело от Калининграда до Владивостока, – хмыкнула Свешникова. – Кир, ты держишь меня за дуру?
– Я, признаться, надеялся, что ты поймёшь, – сквозь зубы бросил Авилов. – Как-никак, мы с тобой учились у одного человека.
– Это-то меня и удивляет, – Лидия горько усмехнулась. – Как ты умудрился ничего у него не перенять?
Повисла душная тишина. Кирилл смотрел в сторону; он, в конце концов, звал её сюда отнюдь не скандалить. Господин депутат как следует поработал, он желал приятных бесед, изысканного алкоголя и неспокойной ночи. Не учёл самую малость.
– А о тех людях ты подумал? – тихо спросила Свешникова, упрямо глядя на него. – С ними что теперь будет? Или это всё приемлемо – лишь бы твоё драгоценное сообщество благополучно дремало и видело сны о законе и порядке?
Авилов бросил на неё неприязненный взгляд.
– Мне дорога каждая жизнь.
– Верится с трудом.
– Ты судишь предвзято, – он вздохнул и прижал ладони к лицу. Жест слабости. Кого он рассчитывает этим обмануть? – Я тебя понимаю – ты беспокоишься о мальчике…
– Конечно, беспокоюсь, – Лидия сердито поджала губы. – Мне дорога каждая жизнь.
Они вновь замолчали. В воцарившейся тишине требовательно зажужжал мобильный; Кирилл едва глянул на экран и сбросил звонок. Лидия не мешала ему размышлять. Пусть выбирает. Между свободой и мнимым порядком. Между совестью и креслом в совете. Очень важным креслом в совете…
– Давай поговорим потом, – устало предложил Авилов, ослабляя узел галстука. – На свежую голову. Когда способны будем друг друга понять.
Лидия недобро сощурилась.
– Я не могу спать с человеком, которому не доверяю.
– Это нетрудно, – Кирилл печально усмехнулся, покосился на задремавший телефон. – Мы можем хотя бы поговорить о чём-нибудь другом? Расскажешь мне про последние исследования…
– Запросто, – фыркнула Лидия. – Чернову зарезали бюджеты на полевые работы. С чего бы это?
Кирилл только бессильно покачал головой. С журналистами, должно быть, проще: пара ловких фраз – и разговор пошёл прочь от опасной темы.
– Николай Иванович говорил, что защищать следует не то, что дорого, а то, что правильно, – сумрачно заметил Авилов.