— Собирайся, скоро поедем. И прекрати курить!
Последних слов Виктор не слышал, потому что снова надел наушники.
Татьяна спустилась по скрипучей лесенке и увидела, что Юрий Николаевич сидит в прихожей на стуле и курит, опустив голову.
— Что?.. Уже все? — со страхом, пересилив себя, спросила Татьяна.
— Придется попросить Виктора помочь. Я один его не утащу. Удивительно тяжелый пес… Или я уже такой старый стал, что сил нету. — Он виновато улыбнулся и развел руками.
Татьяна вошла в гостиную, и в глаза бросилось большое, завернутое в старое байковое одеяло тело собаки. Она наклонилась, хотела погладить, но резкий голос Юрия Николаевича остановил ее:
— Не надо! Теперь это ни к чему. Лучше скажи Виктору, чтобы помог. И побыстрей, пожалуйста, Танюша, я на дежурство опоздаю.
Она испугалась его резкого, даже злого голоса, покорно пошла опять наверх.
— Помоги Юрию Николаевичу похоронить собаку, — сказала она, входя в комнату.
Виктор не слышал. Тогда она подошла к магнитофону и выключила его.
— В чем дело, мама? — Виктор с недовольным видом снял наушники.
— Помоги Юрию Николаевичу отнести и закопать Бека.
— Да что вы пристали ко мне со своим Беком?! — взорвался сын. — Сами убивали, сами и закапывайте!
— Что… что ты сказал? — голос Татьяны задрожал. — Ты что, обалдел, что ли? Почему тебе все время хочется казаться хуже, тем ты есть?
— Слушай, оставь меня в покое… пожалуйста, — поморщился сын.
— Я прошу тебя, слышишь? Не позорь меня. Юрий Николаевич не дотащит его один… Слышишь, Виктор?
— Слышу, слышу! — Он раздраженно швырнул наушники на тахту, поднялся с кресла.
Вдвоем, глубоко проваливаясь в рыхлый снег, они с трудом, пыхтя и задыхаясь, тащили мертвую собаку, завернутую в одеяло. Было холодно, неподвижно стояли заснеженные, будто облитые молоком, ели и сосны, на черном небе рябило от множества мелких ярких звезд. В стороне сиял желтыми огнями двухэтажный дом. На полдороге они остановились передохнуть.
— Панихиду по усопшей собачке маман не заказывала? — с издевкой спросил Виктор.
Юрий Николаевич не ответил. Тяжело, с хрипом дыша, он смотрел на звездное небо.
— Могу исполнить «Реквием». Включу маг на полную катушку. Будет торжественно и печально.
— Перестань, — устало проговорил Юрий Николаевич. — Слушать противно. Ты ведь уважал отчима? Или нет?
— Ну, уважал… Что из того?
— А он любил этого пса… очень любил. Хоть к этому имей сострадание. Берись лучше.
Они вновь тащили мертвую собаку, оставляя в снегу глубокую борозду. Под разлапистой елью была заблаговременно вырыта глубокая яма. В куче смерзшейся, припорошенной снегом земли торчала лопата. Юрий Николаевич сбросил тело собаки в яму, принялся закапывать. Несколько раз он останавливался, судорожно хватая ртом воздух.
Виктор стоял неподалеку, созерцал звездное небо…
«Жигули» одиноко гудели на пустом заснеженном шоссе.
По обе стороны черно-белой стеной стоял лес. Мелькали россыпи огней дачных поселков и подмосковных деревень.
Татьяна вела машину, Юрий Николаевич сидел рядом, а Виктор расположился на заднем сиденье. Юрий Николаевич покосился на светящийся циферблат спидометра, стрелка подползла к цифре сто.
— Гололед жуткий, а ты гонишь, как на пожар, — пробурчал он.
— Боишься? — усмехнулась Татьяна. — Долго прожить хочешь?
— Хочу. Ничего удивительного в этом нет. Удивительно было бы наоборот.
Татьяна не ответила, но скорость сбавила, смотрела прямо перед собой с окаменелым выражением лица.
— Мама, включи приемник, — попросил Виктор. — Хоть музыку послушаем.
Она вновь не отозвалась и приемник не включила.
— Прямо всенародный траур… — съязвил Виктор.
Мать опять не ответила. Проговорила после паузы, обращаясь к Юрию Николаевичу:
— Теперь я осталась совсем одна.
— Купи щенка, — посоветовал Юрий Николаевич. — Хочешь, достану? Такой же породы, боксерчика.
— Такой больше не будет.
— Будет немного другой. Но не менее добрый и благородный.
— Такого больше не будет, — повторила Татьяна.
— Как хочешь, дело предлагаю.
Долгое молчание наступило в машине.
Ровно и сильно гудел мотор, два белых луча от фар упирались в стену глухой темноты, рассеиваясь, таяли.
— Тебе Гусятинские звонят? — спросил Юрий Николаевич.
— Нет.
— А эти… товарищи Павла… как их? Степанковы, кажется.