Опять долго молчали. Потом Татьяна спросила;
— Мы пойдем в пятницу, Витя?
— Куда?
— Ну, к этому… Андрею Степановичу?
— Тебе, я вижу, еще хочется мазохизмом заниматься? Не надоело?
— Так надо, Витя… Неужели мы струсим?
— Ну да, теперь он из меня жилы тянуть будет, хороший кайф!
— Витенька…
— Да в гробу я его видел! Любитель в чужом грязном белье копаться! Садист какой-то! Не-ет, пусть других дурачков ищет! Я же слышал все в той комнате! Морду ему набить надо, и все дела!
— Я прошу тебя, Витя… Это надо, очень надо. И тебе и мне.
Виктору показалось, что мать сейчас заплачет снова, и он проговорил поспешно: Как хочешь… мне все равно…
Когда подъехали к дому, Татьяна спросила:
— Ну что, поужинаем вместе?
— Нет, у меня свидание. — Виктор выбрался из машины, захлопнул дверцу. — Деньжат не подкинешь?
— Сколько тебе?
— Сколько не жалко, — усмехнулся он.
Таня покопалась в сумочке, протянула десятку. Он скомкал деньги в ладони, поднял воротник дубленки и зашагал прочь от дома.
До позднего вечера она убиралась, пылесосила мебель и ковры. Протерла мокрой тряпкой полы, навела порядок в комнатах, будто готовилась к приему гостей. Зазвонил телефон.
— Алло, Таня? Это Никита. Привет. Как жива-здорова?
— Спасибо, твоими молитвами.
— Я по делу. Насчет памятника я договорился окончательно. За мрамор согласны скинуть двести рублей. Оцени мой подвиг.
— Оценила. Но я тебе сказала, что уже договорилась с другими людьми. Так что напрасны хлопоты, Никита. Извини.
— Таня, перестань обижать меня. Я и так себе места не нахожу. Когда тебя можно увидеть? Очень хочу тебя увидеть. Сегодня можно?
— Нельзя.
— А когда? Завтра, послезавтра? Когда?
— Никогда. Еще раз прости, Никита. До свидания.
И она снова принялась за уборку. Потом обнаружила, что нет хлеба, наспех оделась и вышла из дома.
Вернувшись, она бросила хлеб на стол в кухне, ушла в гостиную. Взгляд блуждал по стенам, по фотографиям, картинам. И везде была она, молодая, красивая и счастливая. Татьяна долго смотрела на одну фотографию и вдруг содрала се со стены. Потом стала снимать другие, рвала, бросала обрывки на пол.
И в это время в прихожей загремел звонок.
Когда она открыла дверь, Виктор долго раскачивался из стороны в сторону, стоя на месте. Рукав дубленки был оторван, и пола была разорвана, и на скуле ссадина, и мутные, бессмысленные глаза. Он был сильно пьян.
Татьяна коротко ахнула, сгребла Виктора в охапку и потащила в ванную. По дороге она раздела его. Включила душ. Виктор слабо сопротивлялся, мычал что-то нечленораздельное. Татьяна с трудом запихнула его в ванну, стала поливать его то ледяной, то горячей водой. Виктор отталкивал руки матери, ругался заплетающимся языком.
— Отста-ань от меня… отвязни-и! Нена-вижу-у! Из дома уйду-у!
Татьяна молча плакала и поливала из душа голову и голую спину сына. Потом она уложила его в постель, погасила везде свет, оставив горящим маленький ночничок, уселась рядом и долго неподвижно сидела, глядя на сына. Несколько раз звонил телефон, но она словно не слышала. Потом в прихожей заверещал звонок.
На пороге, опираясь на палку, стоял Юрий Николаевич. Лицо у него было встревоженное.
— Ради бога, извини. Звоню весь вечер.
У тебя все в порядке?
— Зайди. Кофе хочешь?
— Не откажусь, — Он заскрипел протезом, входя в прихожую. — Виктор дома?
— Спит.
На кухне долго молчали. Татьяна хлолотала у плиты. Потом поставила кофе на стол, чашки, налила. Посмотрела на Юрия Николаевича:
— Что, старичок, притомился?
— Есть немного… Три операции подряд. На пенсию пора.
— Так уж и на пенсию? Ты воевал, врачом трудишься, спасаешь людям здоровье… А я? Иногда начинаю думать, и становится страшно, кричать хочется. Зачем родилась? Для чего? Ведь я школу с золотой медалью кончила. В университете одной из первых была. И для чего все это? Чтоб остаться одной, никому не нужной? Неужели в этом был смысл моего рождения? Ведь я еще далеко не старуха, а на душе пустота… — Она отвернулась, нашарила на подоконнике пачку сигарет.
— Что сказал врач? — после паузы спросил Юрий Николаевич.
— Это очень тяжелое лечение, Юра. Не знаю, выдержу ли я его.
— А Виктор?
— До него еще очередь не дошла, но он успел озлобиться на этого врача. Да и я, признаться, тоже…
— Надо выдержать, Таня…
— Ох, Юра, легче всего сказать «надо».
— Надо, — с силой повторил Юрий Николаевич.
— Для чего?
— Глупый вопрос. Сама знаешь, что глупый, а спрашиваешь. Чтоб жить дальше.