— Понимаю… — осторожно кивнул Сергей Владимирович.
— Да нет, не понимаете, — вздохнула Татьяна.
— Может быть… — пожал он плечами и присел на край стола напротив женщины. — И ведь ваш Виктор не производит впечатления барчука, папенькиного сыночка.
— Я и не баловала его никогда.
— Вот-вот, — Сергей Владимирович даже обрадовался. — Здесь какая-то смесь озлобления и цинизма… Он что-нибудь любит?
— Любит слушать музыку. — Татьяна отрешенно смотрела в окно. На улице незаметно наплывали сумерки.
— Музыку… — задумчиво повторил учитель. — Музыка — это хорошо. А какую музыку?
— Разную. Больше классику. Баха, Бетховена… Кажется, еще Рахманинова. По-моему, и джазовую любит. У него хороший слух, но учиться играть он не захотел. Хотя я три раза нанимала ему преподавателей.
— Тогда мне вовсе непонятно, Татьяна
Ивановна. Откуда в нем это отчуждение? Ведь пока не поздно, надо что-то предпринять. Родители избитого им Вениамина Панова подали заявление в милицию.
— Его исключат из школы?
— Директор хотел, но я… упросил его пока воздержаться.
Татьяна ненароком взглянула на покалеченный портрет Льва Толстого, смотрела долго, щурясь от дыма. Вдруг ей вспомнилось…
Однажды подобный разговор уже был. С нянькой тетей Настей. Татьяна принесла домой щенка в корзине с цветами. Маленького, голопузого, со сморщенной мордочкой и печальными карими глазами боксерчика. Он выглядывал из охапки красных гвоздик и тонко поскуливал.
— Витюша, это тебе! — объявила счастливая мать, протягивая сыну корзину со щенком и цветами.
Виктору тогда было десять лет. Он с любопытством разглядывал щенка, потом вынул его из цветов, прижал к груди, погладил.
Позади Татьяны возвышался отчим Павел Суханов, улыбался. А бабка Настя, располневшая грузная старуха, которую Татьяна привезла из Ельца, вздохнула шумно, явственно пробормотала:
— Энтим, милая моя, не отделаешься…
— Я уже просила вас, тетя Настя, при мне воздерживаться от советов и умозаключений, — резко ответила Татьяна.
— О-хо-хошеньки-и, — протяжно вздохнула строптивая старуха. — Ребенку-то перво-наперво мать нужна, а не щенок. Э-эх… — И ушла.
— Что она говорит, Павел? Как ей не стыдно? — чуть не расплакалась Татьяна. — Какое право она имеет такое мне говорить?
— Перестань, Танюша, — миролюбиво прогудел Павел Евгеньевич. — Не обращай внимания.
— Нет, я поняла! — крикнула Татьяна и топнула ногой. — Это она восстанавливает его против меня! Она, она!
— Танюша, будет тебе… ну что ты…
— Нет и нет! Пусть уезжает в Елей, мне надоело!
Витя тоже ушел в другую комнату, где жил вместе с тетей Настей. Комната была загромождена игрушками. Паровозы, автомобили всех систем, автокраны, бульдозеры, солдатики, пушки и танки и просто оружие — пластмассовые и деревянные пистолеты, автоматы, ружья. Просто ноге ступить некуда. Виктор вошел со щенком в комнату, ногами стал распихивать игрушки в стороны, под кровать, под стол, под лежанку, на которой спала тетя Настя.
— А пошла ты, барыня чертова! — ругнулась тетя Настя и погладила Витю по голове. — И уеду. Не могу я на энто боле глядеть.
— Куда поедешь, баба Настя?
— Домой к себе, Витюша, в Елец.
— И я с тобой…
— Нельзя, миленький ты мой… смамка не пустит…
А в другой комнате Татьяна смотрела на Павла Евгеньевича широко раскрытыми глазами, полными слез.
— Ты хочешь сказать, я мало его люблю, да? Мало люблю?
— Ну зачем так сразу, Танюша? — растерянно отвечал Павел Евгеньевич. — Никто тебя в этом не упрекает. — Он нежно обнял ее, поцеловал. — Нельзя любить много или мало. Надо просто любить. Таня, родная ты моя…
— Нет, нет, бабка все время говорит ему про меня гадости. Пусть уезжает, хватит. Я сама буду его воспитывать. У мальчика огромные способности к музыке. Найму учителя, буду готовить его в музыкальную школу. Хватит, хватит! А то она совсем из него деревенского бирюка сделает.
…А на следующий день тетя Настя уехала обратно к себе в Елец. Маленький Витя выл у себя в комнате и бился в закрытую дверь, кричал:
— Баба Настя! Баба Настя! Я с тобой! Возьми меня с собой!
— Ты успокоишься или нет?! — тоже кричала Татьяна, но дверь не открывала. — Нету больше бабы Насти! Она домой уехала! Не нужен ты ей!
— Баба Настя! Баба Настя! — продолжал вопить мальчик.
Павел Евгеньевич хотел было открыть-дверь, но Татьяна не позволила.