— Я пойду закажу билеты, — сказал Павел.
— Может… сначала позвоним? — неуверенно спросила она. — Узнаем, как он… Может, ему уже лучше? Опасность миновала?
Павел молча смотрел на нее и понимал, что отказать ей у него не хватит сил.
— Хорошо, давай позвоним… — И он отвел глаза в сторону.
Она вздохнула с облегчением и вновь в улыбке сверкнули сахарные зубы. Она потянулась к нему, поцеловала в щеку:
— Пошли пить коктейли, пас ждут… Я уверена, что твоя тетка просто подняла панику…
…А потом, когда кончился отдых, они приехали в Москву. Витя был наголо острижен, и оттого больше всего были видны большие оттопыренные уши.
— Сын! Радость моя! — Таня бросилась к нему, присела на корточки, жарко прижала к груди, и в глазах ее стояли слезы. — Сыночек, родной мой, как я по тебе соскучилась!
Тетка Павла Евгеньевича, пожилая, городского вида женщина, с крашеными губами и пышными сиреневыми волосами, приложила тонкий кружевной платочек к глазам:
— Он вас так ждал, Татьяна Ивановна, так ждал…
А десятилетний Витя стоял истукан истуканом. Худенький, бледный, как свечка, на тонкой шее стриженая голова и смешные, торчащие в стороны уши.
— Витенька, солнышко мое, — со следами в голосе продолжала Таня. — А ты? Ты скучал по мне?
Витя молчал, сопел матери в ухо. Отчим Павел Евгеньевич подмигнул мальчику и потащил на кухню объемистые сетки с виноградом, дынями и яблоками.
— Ты любишь меня, Витенька? Ну что ты молчишь?
Витя молчал как проклятый.
— Конечно, любит, — сказала тетка Павла Евгеньевича. — Вы не представляете, как он скучал, Татьяна Ивановна. Эта такая тонкая, нежная душа…
— Витенька, картинка ты моя! Золотой ты мой! Все хорошо, мы снова вместе, ты выздоровел, все замечательно.
— Я тебя ненавижу, — вполголоса сказал Витя матери в ухо.
— Что, что? — переспросила Таня, сделав вид, что не расслышала.
Витя мягко, но настойчиво освободился от объятий матери и не спеша направился в свою комнату. Мать продолжала сидеть на корточках, смотрела ему вслед, потом поднялась, медленно направилась в ванную, попила воды из-под крана, шумно вздохнула и вдруг встретилась со своим отражением в зеркале. Долго разглядывала легкие морщинки под глазами, разглаживала их кончиками пальцев. Ей вдруг стало жалко себя, своей ускользающей красоты и молодости, и в глазах вновь появились слезы.
— Проходит… все проходит, — всхлипнула она, громко позвала: — Паша! Павел!
Через секунду в дверях ванной возникла могучая фигура мужа, Таня прильнула к нему, как к спасательному кругу на воде, всхлипнула:
— Я старею, Паша… я совсем старая…
Павел осторожно гладил ее по плечам, голове, усмехнулся, глядя на себя в зеркало. Он был совсем седой и старый.
Громкий звонок в прихожей вернул ее к действительности. Она поднялась с трудом, встряхнулась, пошла открывать.
На пороге стоял бородатый художник по имени Никита. В бороде блестели капли растаявшего снега, дубленка нараспашку, в руке пузатый портфель.
— Привет. Можно? — он широко улыбнулся.
— Заходи.
Он разделся в прихожей, потом открыл портфель, извлек оттуда бутылку шампанского и бутылку коньяка.
— Все это положи обратно, — сухо приказала она.
Никита некоторое время с недоумением смотрел на нее, потом пожал плечами, поставил бутылки в портфель. Она провела его на кухню, села у окна. Он огляделся:
— Тогда хоть кофе свари.
Она не ответила, но начала возиться у плиты. Помыла джезвы, налила в чайник воды.
— Я тебе сто раз звонил. Почему не берешь трубку?
— Не хочу.
— Да ведь я по делу звонил, Татьяна.
Я насчет памятника. Или уже забыла?
— Почему? Помню, — так же сухо ответила она.
— Насчет материала я договорился. Обещали хороший черный мрамор, жирный, глубокий. Изнутри светится. Классный мрамор. Два месяца эскизы делал. Из мастерской не вылезал.
— Спасибо за труды, Никита, но я договорилась с другим художником.
— Как? — опешил Никита. — Почему?
— Потому, что кончается на «у».
— Шутки в сторону, Таня!
— Давно перестала шутить.
— Тогда объясни, пожалуйста. Я столько времени потерял!
— Сожалею. Прими извинения.
— Но я был его другом, в конце концов. Я имею право…
— Не надо об этом, Никита, — перебила она. — Не надо…
— Таня… — он обнял ее за плечи, повернул к себе. — Что с тобой?
— Ничего… Просто я теперь одна… — она сухо улыбнулась. — Что так смотришь? Совсем старуха стала, да?